Экслибрис как знак личности
Известно, что цену художника определяет его смерть. Александр Шершнёв, скончавшийся два года назад в возрасте 53 лет, не исключение. Кончина художника заставляет пристальнее всмотреться в его работы и увидеть то, что при его жизни было закрыто. О художнике Александре Шершнёве можно говорить как о самородке. Он не имел классического художественного образования, его учение ограничивалось уроками Детской художественной школы, организовал которую в Пскове более сорока лет назад прекрасный график Валентин Михайлович Васильев. Может быть потому, что Александр не получил систематического художественного образования, он утверждал, что образование художнику вредно, и полагал, что уроки опытных педагогов заставляют художника идти проторенными путями, чреваты подражательностью и вторичностью. Он также был противником "музейного изучения" искусства, правда, это убеждение не мешало ему самому быть блестящим знатоком мировой живописи и графики. Он высоко ценил советского графика старой русской школы В. Фаворского, считая его непревзойдённым мастером, с уважением относился к таким графикам как Ф. Константинов, П. Павлинов и др., следил за творчеством вологодских художников - графиков супругов Бурмагиных. Его интересовала довоенная и современная эстонская графика старой немецкой графической школы, которую начинал Альбрехт Дюрер. Сам Александр не гнушался компилировать и копировать, в частности, особенно любимого им графика Михаила Верхоланцева с его репликами художественного стиля Дали. Эта подражательность хорошо видна в прекрасном экслибрисе Александра для бельгийского коллекционера Ван ден Бриля.
Александр Шершнёв был достаточно свободен в своём творчестве и вырезал то, что хотел, а для резца нет ничего интереснее линий женского тела и архитектуры. Начинал он с экслибриса, в котором оттачивалась техника, потом много лет резал своих "ню" - некое условное женское тело, некую нездешнюю женщину. "Ню" были без лица, как японские актёры театра Кабуки, такая странная смесь Брунгильды с гейшей.
Русские красавицы не являлись предметом его художественных опытов. Художник обращал особенное внимание на тяжелую линию бёдер, и, шутя, говорил, что главное в женщине – зад, потому что он редко бывает красив, всегда скрыт, но именно он организует всю линию тела. Личный, синтетический образ женского тела, придуманный Александром, в некотором смысле представлял подсознание художника, который прятал себя за маской выпивохи и весельчака, и никто не знал, кто он на самом деле. Александр Шершнёв был абсолютно закрыт для того большого окружения, которое складывалось вокруг него за годы жизни. Скрывая собственное лицо, он лишил индивидуального лица свои женские образы, но зато физиономические черты самого художника были всегда узнаваемы во всех его графических мужских персонажах. Графические стилизованные женские портреты Александра Шершнёва пользовались большим спросом в художественных магазинах Пскова, поклонники его творчества ценили оригинальность и эффектность гравюр. Время шло и "женская тема" стала неинтересной, возможности резца здесь были выработаны, и художник перешёл на изображение псковских храмов, собственно, эта тема была основной ещё в самом начале его первых художественных опытов в акварели.
Графика псковских храмов для Александра Шершнёва – это и конъюнктура - "сувенир для туриста", но всё же важнее для него, можно утверждать, была любовь к родному необыкновенному Пскову и расширение творческого горизонта. Так получилось, что он оказался единственным современным графиком, который методично вырезал на протяжении многих лет псковские церкви. Его графические пейзажи сохраняют традицию графики первого и единственного его учителя Валентина Михайловича Васильева, но в чём-то он превзошёл своего учителя в разнообразии тем, в сложности техники. Графика Шершнёва живописна, в ней есть воздух и небо, но, надо признать, что не все его графические работы были равноценны по тщательности исполнения, какие-то были просто неудачными, что говорит о сложности работы резцом. Эта техника требует хорошей подготовки рисунка и уверенной точности руки, здесь нельзя расслабляться, штихель выдаст сомнение художника.
Александр Шершнёв проиллюстрировал немало книг псковских писателей, есть у него и интересный опыт иллюстрации фривольной сказки Александра Пушкина о царе Никите и сорока его дочерях. Не могу сказать уверенно, но предположу, что иллюстраций к этой сказке никто не делал, по крайней мере, в последние сто лет. Надо отметить "идеологическую" прямолинейность иллюстраций художника к пушкинской эротической сказке, что придаёт, с одной стороны, этим гравированным образам некоторую вульгарность, с другой стороны, иллюстрации сделаны очень талантливо. Скабрезность Пушкина была лёгкой, поэт не договаривал, а иллюстратор назвал всё своими именами.
Немалая часть творческой жизни художника представлена экслибрисом. "Ex libris", в переводе с латинского – из книг. Это гравированный знак библиотеки, книжных увлечений заказчика, штамп владельца библиотеки. Александр Шершнёв не следовал традиционным ограничениям и правилам, которые диктует этот жанр, и очень скоро стал вырезать не знак библиотеки, а знак владельца, некий знак характера, особенностей личности. Поэтому он не очень любил выполнять заказы на экслибрисы личных библиотек, и часто выходил в экслибрисе за рамки условий заказчика.
Он любил вырезать экслибрисы по собственному желанию своим знакомым и друзьям и дарил их, представляя своё видение их внутреннего мира. Такие экслибрисы отличались шифрованностью изображения, когда художник и сам, возможно, не смог бы ответить, почему именно такой знак он вырезал. Тематически, и композиционно (а композиция была, как правило, достаточно сложной, с художественными репликами), он исходил из своих личных ощущений человека, создавал знак интуитивно. Классический экслибрис ему был тесен и он предпочитал резать знак не "из книг", а "из человека", то есть знак личности.
Если в экслибрисе псковскому актеру В. Свекольникову он использовал тиражированный принцип двойственности лицедейской профессии, то экслибрис научному сотруднику Псковского музея-заповедника и хорошему приятелю В. Галицкому, на котором был изображён известный чеканный профиль Анны Ахматовой, оказался неожиданно очень живым. Это даёт нам право предположить, что экслибрис для В. Галицкого был лучшим в ахматовской серии книжных знаков.
Получил в подарок экслибрис и орнитолог Сергей Фетисов, к которому Александр относился с большим уважением. Причём, художник сделал знак не лично Фетисову, а всей его семье, зная, как важна она для Сергея.
К неудачным экслибрисам я бы отнесла экслибрис тогдашнему знаменитому директору Пушкинского музея-заповедника Семену Гейченко. Художник не знал и не понимал Гейченко и сделал дежурный, довольно скучный знак к 80-летию юбиляра.
Не понравился экслибрис, который сделал Александр для международного гроссмейстера, чемпионки СССР по шахматам и профессору Тартуского университета Ларисе Вольперт - ироничная королева шахмат. Лариса Вольперт полагала, что он пошёл простым путём. Художник симпатизировал этой обаятельной, потрясающей женщине, шахматистке и филологу, с которой его связывало многолетнее знакомство.
Между тем, мало что знающий в палестинской истории, он создал великолепный, насыщенный реминисценциями, экслибрис Л. Шмулевича, владельца первого в Пскове "перестроечного" ресторана "Олимпия".
В экслибрисах А. Шершнёва нередко встречаются две детали, которые являются характерными для его творчества и мировоззрения: чёрт и маска. Виртуозно вырезан чёрт в экслибрисе приятеля Виктора Сергеева. Великолепный иронический и умный знак Александр вырезал для специалиста книжной торговли Нины Корнаевой. Здесь и чёрт, и рай, а композиция очень красивая – глаз не оторвать.
Есть серия "гиньольных" экслибрисов, которые сам художник рассматривал как мрачную шутку, а на самом деле, возможно, помимо него, в них присутствуют жестокие знаки.
Когда Александр дарил экслибрис семье Васильевых, с изображённой на нём разлетающейся и летящей повозкой, запряжённой крылатым конём, тогда ещё никто не знал, что погибнет их любимый сын и рано закончит свою жизнь хороший приятель Александра Володя Васильев, редактор газеты "Псковская правда".
У художника Шершнёва не было пошлой ненависти к начальникам, некоторых из них, трудившихся на ниве псковской культуры, он уважал и вырезал им дарственные экслибрисы, в частности, Ивану Калинину и Александру Голышеву.
Иван Калинин в свое время помог Валентину Васильеву организовать в Пскове первую детскую художественную школу, а к руководителю областного комитета по культуре Александру Голышеву всегда можно было свободно прийти в кабинет, попросить заказ, просто поговорить, чиновник псковским художникам в помощи не отказывал.
Чиновные люди были непросты, поэтому одаривал их художник "многоуровневыми" композициями, то ли комплиментарными, то ли ироничными. Вполне возможно, в них есть и то, и другое.
Весьма странным был экслибрис сотруднику областного управления культуры Раисе Кулеш. Собственно, это был знак не для Кулеш, а для самого себя: Пушкин, склонившийся над гробом Мёртвой царевны. Вот интересно было художнику вырезать такое, и как здесь соединить личностные особенности Кулеш и пушкинской сказки? Ответ знал только сам художник.
Интересным было художественное решение экслибриса, подаренного губернатору Псковской области Евгению Михайлову. Художник учёл его историческое образование и небесный знак Рыбы, выбрав при этом изображение крупной рыбы, скрепляющей сюжет, и метафора стала более широкой.
Александр Шершнёв вырезал более тысячи знаков. Лучший экслибрис, по моему мнению, трубящий Ангел Апокалипсиса для Ван ден Бриля. Великолепны экслибрисы для итальянских выставок и коллекционеров. В этих и других экслибрисах художника использует много колоритных деталей эпохи Ренессанса, он явно любит это яркое художественное, в прямом и переносном смысле слова, время.
Как-то на вопрос знакомого искусствоведа, откуда он так хорошо знает эту стилистику Возрождения, ответил: "Я тогда был конём и много чего видел". Эти сотни графических листов экслибрисов ныне дают нам представление не просто о литературных привязанностях человека, а особенностях и свойствах личности людей, известных не только в нашем городе, но и за его пределами. Получилась такая необычная художественная человеческая история.
Художник Александр Шершнёв был свободен и не старался понравиться, а наоборот всегда ожидал возмущения публики от вырезанной гравюры. Он вырезал своё личное, а угадывал, предсказывал чужое. Он всегда сожалел, что графическая эпоха в русском искусстве заканчивается, нет уже учителей и нет желающих учиться резцовой технике. Как-то заметил, что время кабинетов и библиотек закончилось. Как натура, более других чувствующая какие-то пагубные глубинные мировоззренческие изменения в обществе, он не являлся оптимистом, а как человек вынужденный думать о покупной стоимости своих работ, чтобы было на что жить, просто устал. В его личной внутренней жизни совпали визуальный ряд апокалипсиса родного города и изнуряющая многолетняя мысль о хлебе насущном. Алкогольная зависимость стала его личной катастрофой, и являлась одновременно причиной и следствием интеллектуальных особенностей сознания художника, его сложной художественной натуры. Не нужна графика, не нужны и графики в этом новом чужом мире. Он умер, когда ему было 53 года. Просматривая заново его экслибрисы, я всё время думала, как они невероятно красивы. Невероятно.
Н. Богомолова,
специально для Псковского агентства информации.
