Селфи с Довлатовым
В Советском Союзе Довлатов был «непризнанным гением», в Америке получил признание «этнического писателя», печатавшегося в престижном «Нью-Йоркере». И только в новой России достиг настоящей всенародной славы и «дожил» до статуса классика. «– Так, – говорю, – всегда и получается. Сперва угробят человека, а потом начинают разыскивать его личные вещи. Так было с Достоевским, с Есениным… Так будет с Пастернаком. Опомнятся – начнут искать личные вещи Солженицына…», - произносит герой-рассказчик «Заповедника», альтер эго Довлатова, горькие пророческие слова. Ныне, чтобы увидеть «личные вещи» Довлатова, читатели едут на Псковщину, в «типично псковские дали», в окрестности Пушкинских Гор, в деревню Березино - в культовую и знаменитую развалюху Михал Иваныча, где в минувшую пятницу торжественно открыли первый музей писателя в России.
Вот, неделю назад в Нью-Йорке назвали улицу в честь Довлатова, а в псковской глубинке распахнула двери изба Довлатова. «Я шёл по деревне, надеясь кого-то встретить. Некрашеные серые дома выглядели убого», - замечает рассказчик «Заповедника». И пусть о «личных вещах» трудно сказать что-либо вразумительное, всё-таки почти сорок лет прошло (вот эта металлическая кровать - спал ли на ней Довлатов, сидел ли именно за этим простым деревянным столом, делая первые наброски будущей повести?), собственно ветхое строение, которому больше ста лет, его стены, дырявый пол и нависший потолок вполне сохранились, несмотря на губительные, казалось бы, ветры перемен. И в эти вот окна, выходящие «на самый юг», писатель точно глядел.
Как там в первоисточнике? «Дом Михал Иваныча производил страшное впечатление. На фоне облаков чернела покосившаяся антенна. Крыша местами провалилась, оголив неровные темные балки. Стены были небрежно обиты фанерой. Треснувшие стекла - заклеены газетной бумагой. /.../ Над столом я увидел цветной портрет Мао из «Огонька». Рядом широко улыбался Гагарин. /.../ Соседняя комната выглядела еще безобразнее. Середина потолка угрожающе нависала. Две металлические кровати были завалены тряпьем и смердящими овчинами. Повсюду белели окурки и яичная скорлупа».
Антенну я не заметил, и с крышей вроде всё в порядке. Реставраторы «насадили» домик на металлический каркас, и теперь строение фактически «висит» над землёй, так что могут заходить собаки. Тряпья, смердящих овчин, окурков и яичной скорлупы, как и иных примет неприглядного мужицкого быта, разумеется, нет, зато есть Мао и Гагарин, и обессмерченная Довлатовым «бензопила Михал Иваныча»: «Я в лесничестве работаю — дружбист!» «- Кто?» - не понял я. «- Бензопила у меня... «Дружба»... Х...к - и червонец в кармане». Создатели музея постарались воссоздать живую атмосферу случайного пристанища литературного героя повести, подобрав винтажные предметы и утварь: телевизор, радиоприёмник, посуду, книги, потёртые фанерные чемоданы, чернильницу, бритвенные принадлежности, даже «аутентичную» пустую бутылку «Клюквенной».
На открытии «Дома Довлатова», а, стало быть, и свежего туристического маршрута присутствовала преимущественно питерская и московская интеллигенция плюс, разумеется, сотрудники музея-заповедника «Михайловское», которым отныне предстоит учитывать и новый объект экскурсионного показа.
А, завершая церемонию, директор музея Валерий Костин пригласил публику сделать селфи с персонажами «Заповедника»: собутыльником Михал Иваныча — Толиком («Друзья направились в микрорайон, жизнелюбивые, отталкивающие и воинственные, как сорняки...»), майором КГБ Беляевым и экскурсоводом Митрофановым («Чрезвычайно эрудированный пушкинист»), вернее, с их реальными прототипами — Анатолием Фёдоровым, Станиславом Мальчонковым и Владимиром Герасимовым. Всем им уже порядочно за семьдесят, и на Довлатова, «увековечившего» их в своей повести они не обижаются.
Толик рассказывает о том, что на самом деле Довлатов был человеком малообщительным, а Станислав Мальчонков не устаёт повторять, что в реальности никакой встречи сотрудника КГБ с «клиентом» быть не могло, в те времена это строго запрещалось, несмотря на все нюансы «наружного наблюдения».
«Как я к этому отнёсся? - переспросил Владимир Васильевич Герасимов, когда я ему задал вопрос о соответствии реальности вымыслу. - Прочёл и тупо забыл. Потому что карикатура получилась абсолютно непохожей. И я сказал об этом Довлатову. Однажды, будучи в Соединённых Штатах, я увидел Довлатова. Он спросил меня: «Ты обиделся?» Я ответил: «Нет. А на что, собственно, обижаться?» Он говорит: «Но ведь я тебя изобразил...» Тогда я его успокоил: «Карикатура получилась настолько непохожей, что обижаться там не на что». Он — мне: «Ну, это как посмотреть». А я — ему: «У меня к тебе есть только одно замечание: «Я в повести постоянно появляюсь с законченным негодяем по имени Стасик Потоцкий». «Да, это Передельский», - признал Довлатов. «Да, Передельский сразу узнаётся, но только мы с ним в Пушкинских Горах ни разу не выпивали. Более того, даже не виделись. Сергей, не навязывай мне своих собутыльников!». Он: «Ну, ты же понимаешь, это художественный вымысел».
«Был случай, когда экскурсанты, расстелив дерматиновый плащ, волоком тащили Митрофанова на гору. Он же довольно улыбался и вещал: - Предание гласит, что здесь стоял один из монастырей Воронича...»
- Владимир Васильевич, вы не удивились, когда узнали, что открывается музей Довлатова в Пушкиногорье? - спросил я у Герасимова.
- Это естественное дело, - не сомневался прототип экскурсовода Митрофанова. - Когда его начали печатать, он сразу завоевал такую огромную популярность, такую идеальную славу, что вопрос о музее в заповеднике возник сам собой. Я помню, как молодые люди, побегав по Пушкиногорью, просили меня показать дом, где жил Довлатов. Кстати, я и сам в этом доме жил, когда работал экскурсоводом».
Этот же вопрос я адресовал Валерию Попову, писателю и приятелю Довлатова по ленинградским художническим тусовкам 60-70 годов: «Можно ли было тогда предположить, что спустя тридцать лет откроется литературный музей Довлатова?»
- Предположить было нельзя, но надеялись, - ответил Валерий Попов, автор единственной на сегодня биографии Довлатова в серии «ЖЗЛ». - Довлатов любил говорить полушутя и шепелявя: «Я ифофафуфоёфофофифуфстве». Что означало: «Я ещё скажу своё слово в искусстве». Иронически, издеваясь над собой, но он всё-таки говорил: «Я гений». И он знал это. Да и мы всё вокруг него это знали. Просто позже пришло подтверждение. Но и тогда, в середине семидесятых, для нас было ясно, что он гений. Ну, вот надо было с коммунистами разобраться, потом - с рыночниками. Разобрались - и слава Богу. Всё лучшее победило! Я сидел за столом Набокова. Сейчас я живу в Комарово, в «будке» Ахматовой. Я две недели провёл в Михайловском, и там, в доме Пушкина, развалясь, пил чай. И вот этот дом Довлатова важен для меня так же, как набоковский кабинет, как ахматовская «будка», как имение Пушкина. Это такой же великий памятник. Потому что Довлатов вырос до уровня гигантов. Этот домик ничем не хуже. Он скромный, но такая же слава русской литературы тут живёт. Довлатов в нашем сознании ничуть не меньше, чем Пушкин или Набоков. Довлатов оправдал наш век, он сделал наш век талантливым и великим».
- Под словом «век» вы имеете в виду вашу эпоху?
- Да, нашу молодость, наше время. Он доказал, что Россия не гибнет, что Россия блистательна. Кровь — единственные чернила. Не разобьёшь себе морду, не напишешь как следует. Он не боялся себе разбить лицо в кровь. Каждая его ссылка вникуда была колоссальной ступенью вверх. И армия, и вот эта пушкиногорская ссылка. Это был подъём, как и у Пушкина, который только в Михайловском стал настоящим поэтом. И Довлатов здесь стал настоящим русским писателем. Он увидел здесь Россию в упор. То есть пушкиногорская ссылка стала прыжком вверх. Все его ссылки, все его поражения — это огромный успех писателя Довлатова, и огромное горе Довлатова-человека. Чем хуже он жил, тем лучше писал».
- Почему наш современник Довлатов столь стремительно, буквально за двадцать лет, переместился на книжную полку рядом с классиками? Ведь не только потому, что рано умер? - спросил я у нашего прославленного литературного критика Валентина Курбатова.
- Слава Богу, что Довлатов «остался». Он готовил появление Пелевина, Сорокина, Прилепина, Быкова и других. Готовил своей иронией, остротой, тонкостью. Ирония сделалась знаменем всей современной русской словесности. Но главное, чего бы мне хотелось, чтобы мы не приезжали сюда с азартом и, жадно выпивая и цитируя, не противопоставляли это место сельцу Михайловское. Чтобы понимали, что Довлатов — дитя одной с Пушкиным свободы. Может быть, и поэтому он стал выразителем нашего поколения. Нам всем этой дивной пушкинской свободы не хватает. А? Довлатов был её камертоном, и, может, мы выучимся наконец не только тому, как выпивать и в каких количествах, но и той высочайшей мере ума, иронии, тонкости и внутренней свободы, которой обладал Довлатов, - ответил он.
В избе Довлатова с любезного разрешения фотографа Нины Аловерт и других друзей разместилась небольшая мемориальная фотовыставка, а во дворе, на благоустроенной площадке - нечто вроде сцены со скамейками для публики, веранда для распития рюмочки, бочка из-под пива, неказистый домик смотрителя. Удивительны газеты, которыми обклеены брёвна коридора. Это выпуски «Правды» 1960 года. На дату указывает текст одной из газет о XVII Летних Олимпийских Играх в Риме с портретами чемпионов — Бориса Шахлина и Альберта Азаряна. И везде, внутри и снаружи дома, — таблички с цитатами из Довлатова, остроумно дополняющие «предметы быта».
Авторы музейного проекта уверены, что со временем здесь появится полноценный Центр интеллигентской культуры поздней советской эпохи с непременной «Рюмочной», то есть место хранения неприкосновенного запаса, того, что так блистательно увековечил в своих замечательных повестях русский писатель Сергей Довлатов.
