Спасибо, что живые
Накануне 32-й годовщины аварии на Чернобыльской АЭС корреспондент Псковского агентства информации встретился с людьми, участвовавшими в ликвидации ее последствий, - в том числе буквально в первые дни после взрыва реактора. Члены областной общественной организации «Союз «Чернобыль» Михаил Кошурников, Валерий Эйхвальд, Виктор Петров и Ашот Ашкарян рассказали ПАИ, с чем они столкнулись в 30-километровой зоне отчуждения, как официальные лица занижали полученные ликвидаторами дозы радиации, и почему сегодня они не считают себя героями.
– Расскажите, как восприняли катастрофу?
Михаил Кошурников: Я это воспринял нормально и адекватно. Отношение было спокойное, но не равнодушное. Был 1987-й, забирали по призыву, по повестке. Комиссия, сборный пункт, – и туда. А там уже разберемся. Обстановка была такая, что надо было думать быстро. «Закосить? Не закосить?» – вопрос так не стоял. Это сегодня от армии косят. Такая терминология была вообще не входу. Другое было время. И не забывайте, была другая страна и другое отношение к вещам. Я не хочу говорить пафосно, но люди понимали воинский долг. Да некоторые даже в Афганистан стремились добровольно, понимаете? Другой был менталитет. Но не в смысле «Мы были героями». Тем более, никто не знал, что будет дальше. Мы попадали в неизвестность.
Основная масса людей – это те, кого выдернули из спокойной мирной жизни, и сказали: «Надо!». А сказано, – сделано. В целом народ проявил понимание и самосознание. Была общая беда и все союзные республики проявили солидарность. Страна единая была, не было такого социального расслоения, как сейчас.
– Насколько сильным было радиоактивное загрязнение в первые месяцы после катастрофы?
Валерий Эйхвальд: Я был кадровым военным и командиром взвода в 1986 и 1989 в Чернобыле. C августа по октябрь 1986 года был первый раз там, меня отправили из Казахстана. А мои ребята из части ВДВ 4 мая туда сразу попали – первые 6 человек. Так вот, в 1986-м даже на территории отчуждения если и фонила машина, то ее обмоют, дезактивируют, но не списывали, а она также и продолжала фонить. Вот мы специально пробовали: у нас было по два накопителя: один РД5, «карандашом» мы его называли, а второй накопитель вешался на грудь и раз в месяц «отстреливался». Вот мы клали этот накопитель на задний мост, и он за сутки 2,56 рентгена показывал, и это после дезактивации.
Виктор Петров: Да, машины там фонили, и никто их не списывал.
Михаил Кошурников: Я дополню. Вот 30-километровая зона отчуждения – она условная. Никто не ставил циркуль и не говорил, что вот здесь 30 километров, а на 31-ом километре чисто. Там были такие пятна загрязненности, что можно было с этим накопителем, как Валерий Иванович сейчас рассказывал, отклониться от маршрута и еще хватануть. Потому что никто ж не чистил всю зону вокруг. Был просто контроль за ситуацией.
– Валерий Иванович, а что происходило в 1986 году на Чернобыльской АЭС?
Валерий Эйхвальд: Там дело так было в 1986 году. Приходишь на объект, висит карта дозиметрических полей: в какой из зон на 4 блоке какая радиация. И отсюда исчисляется время работы. Вот мы работали от минуты до трёх. В 1986 году, когда закрывали саркофаг, поставили фильтр, и толщина бетона на крыше была полтора метра. А в 1989 году я на 4 месяца туда вернулся: меняли фильтр, от него словно папиросная бумага осталась, – радиация всё съела. Всё по новой переливали, и ставили новый фильтр. Вот что делает радиация. И полк у нас базировался в самом Чернобыле, в школе. Нам там говорили: «Дозы облучения нету! Дозы облучения нету!». Так у меня друг приехал с Москвы, привез мне японский «карандаш» со шкалой, его отстреливать не надо было. Я на подоконник положил специально его в школе в канцелярии, беру с утра, а он показывает 2 рентгена. Ага, дозы облучения нету… Дурили нас с этой радиацией.
– Как была организована работа ликвидаторов в 1986-м?
Валерий Эйхвальд: Готовили площадку под саркофаг, сама фальшстена уже валилась, но она валилась ближе к административному бытовому корпусу (АБК). А радиация была вообще сумасшедшая. Я свой взвод водил из 30-ти человек, который делил по «пятеркам». Работали так: смотришь карту дозиметрических полей, чтобы знать об уровне радиации в районах, и далее согласовываешь выход с начальником того района. Так я спрашиваю его, где дозиметрист, когда последний раз проверяли район? А он отвечает, что час тому назад. Но я своих не пошлю, пока он не вышлет дозиметриста. Дозу смотрю на карте, – стоит одна, а за час доза увеличилась: ветер подул, пыли нагнал, всё – доза повысилась.
А время от регламента мы сами уже планируем: или минуту работать, или три. «Лепесток» [простейший одноразовый респиратор, предназначенный для защиты от пыли и аэрозолей - ПАИ] на лице, никакой защиты не было, «хэбэшка» [форма из хлопчатобумажной ткани - ПАИ]. Пробежала группа туда, поставили трубы, вернулись обратно, вторая пятерка побежала, сетку-рабицу поставили, убежали. Третья пятерка побежала, проволокой ее закрепила. А потом закачивали бетон туда, делали фальшстену. А сама стена металлическая – ставилась на внутреннее бетонирование, бетон был со свинцом. Еще ставилась фальшстена внутри также. Максимум за час взвод проходил.
После этого ожидали автобусов, у нас был пункт перегрузки в деревне Копачи перед Чернобылем. Туда доезжали грязные бронированные автобусы, мы выходили, отстреливали «карандаши», и опять же по новой садились в чистый автобус, приезжали в часть, где нас переодевали, мыли, а в части по всюду стоят дозиметристы: прошел от автобуса, пыль попала, зазвенело – иди обувку переобувай. Идешь по базе, так пока со склада, где переобувал обувь, дошел до столовой, уже опять звенит. Пошел потом нафиг водой просто обмыл эту пыль, всё, – перестало звенеть. А ребятам, которые графит скидывали с крыши, давали такие свинцовые трусы и жилет свинцовый. И всё. А так, «лепесток», голова незащищенная была, одевали белые колпаки, обувка была обыкновенная, у кого ботинки, у кого сапоги. Но меняли постоянно обувь.
– Валерий Иванович, а при вас возле 4-го энергоблока разбился вертолёт Ми-8 в 1986-м?
Валерий Эйхвальд: Да, он при мне упал. Я как раз был дежурным по станции. Там стоял кран «Демаг» немецкий грузоподъемностью 640 тонн, который возводил фальшстену. Как раз кран с торца станции поставили, а журналисты в вертолете попросили, чтобы пилот взял чуть правее, и он зацепил лопастью трос грузовой. Обломал лопасть и упал, разбился. Мы пока доехали туда, он сгорел. Весь экипаж и журналисты погибли.
– Насколько тяжело было работать в тех условиях?
Валерий Эйхвальд: Спали иногда по 20 минут. У меня в роте была одна группа, мы ее считали смертниками – «группа захвата». Если прорыв есть, бетон потек ночью, этих людей поднимают сразу, – поехали туда, приехали, ликвидировали, и опять начинает качать. Бывало и сутками не спали. Приходилось работать жестко.
И то, что нас на счет дозы разводили, это элементарно. Я завел специальную дозиметрическую карту себе, отдельную, и записывал. Потому что в накопителе, который постоянно при себе носили, пленка лопалась и сырость попадала, и тогда он терял свои свойства, – не показывал вообще ничего. В школе в Чернобыле сидели дозиметристы, я собирал все номерные дозиметры и со списками отвозил им на отстрел, получал новые. Привозишь, ну и как так, – смотрим по выходам, практически всегда ездили на станцию, щебень и бетон возили, и не может быть такого, чтобы человек нулевую дозу получал. На «карандашах» отстрел есть. Я потом своим сказал: «Берите индивидуальные и записываете сами». Занижали! Норма была за одну смену не более 1,56 БЭР [Биологический эквивалент рентгена, доза любого вида ионизирующего излучения, производящая такое же биологическое действие, как и доза рентгеновских или гамма-лучей в 1 Рентген - ПАИ], у меня за смену было 2-3 БЭР. Но я командир, водил каждую пятерку, поэтому естественно больше заработал излучения. А они писали всем стандарт 1,56 БЭР.
– Можно ли считать выживших ликвидаторов, «родившимися в рубашке»?
Валерий Эйхвальд: Да мы все инвалиды.
Михаил Кошурников: Давай не обобщать. Моя версия, – можно считать «в рубашке». У Высоцкого есть замечательная фраза: «Скажи еще спасибо, что живой». Поэтому, наверное, да, «в рубашке». Вот среди нас самый молодой ликвидатор, – Ашот Варткесович Ашкарян, он служил на Украине «срочником». Я был призван из запаса. Мне будет 62 года, а Ашоту исполниться 52 года. Он попал в Чернобыль как военнослужащий срочной службы, так как его войсковая часть там дислоцировалась. У каждого своя судьба. Да, повезло, если иметь в виду, что дожили до сегодняшнего дня.
Виктор Петров: Это не везение, Михаил Аркадьевич. Там было много профессоров, людей умных понаехало. Нас собирали в зале, нам было интересно, как там цветет-пахнет. И что с нами будет.
Михаил Кошурников: Да, не знали о том, что будет.
Виктор Петров: В июне 1987-го приехал туда. На станцию, когда приезжаешь, чувствуешь такой сладковатый привкус. И дыхание спертое, дышать труднее. Нам говорят, ребят, дело, в общем, новое, мы сами ничего не знаем. У кого какие гены, какое здоровье. Вот нас 8 человек везли, и уже, насколько знаю, никого нет. Вот мой друг, с кем корешился, его уже давно похоронили. Мы прошли станцию, дезактивацию Припяти. И как таковой защиты, да, не было, одна повязка на носу – «лепесток».
Михаил Кошурников: Я называл его «намордником», «лепесток» – это культурно.
Виктор Петров: Один-два их дадут на день. А ты отбойным молотком поработаешь, и там такой был бетон со свинцом, – он липнет, всё черное, толку нет от этих «лепестков». А вот на счет одежды и этого переодевания... Представляешь, в три смены ездит народ. Спецодежду в шкафы вешаешь, и вот эту робу. А кто-то работал до тебя, а ты его грязную робу надеваешь на себя. Дай Бог прибежит дозиметрист померит, скажет: «Чё ты на себя напялил!».
Михаил Кошурников: Всё равно, человек как у Высоцкого: «Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом». Многое еще зависит от генофонда и от самосознания. То есть защититься полностью, конечно, невозможно, я согласен. Но обезопасить себя по минимуму можно.
Виктор Петров: Были комплексы по стирке и дезактивации одежды, обуви. Но бесполезно. После этой стирки опять мерили, а она еще больше фонила.
Валерий Эйхвальд: Да, помню, баллончики еще давали дезактивирующие.
Ашот Ашкарян: Был я там 1-го мая 1986-го. В Припяти уже никого не было, только вывезли людей. Там были пожарные и мы. Всё, больше никого.
Михаил Кошурников: Я его называю «юный» ликвидатор. Он один из первых.
Виктор Петров: Мы в 1987-м дезактивировали дома в Припяти. Дома были все закрыты. Милиция открывала нам.
Ашот Ашкарян: Ага, железнодорожная станция Припять и деревня были пустые. Был только военный комендант, который не имел права отлучаться от станции, а то тоже ушел бы. И видели двух «партизан» [призванные на учебные военные сборы военнослужащие запаса - ПАИ] или гражданских. Дозиметром измерили их дизельную «чмоху» [маневровый дизельный локомотив ЧМЭ-3 - ПАИ], на которой они ездили. Я на здорового дембеля повесил аппарат очень-очень тяжелый, почти 50 килограмм, – так он больше 1 тысячи микрорентген показал. Просто вот так положил щуп, первый щелчок – не показывает, второй, третий щелчок - тысячу. Тук-тук, стрелка вот раз, – и если бы не было ограничителя, то он бы на второй круг пошел. Гражданские как увидели такую фигню, бросили «чмоху» и ушли. Я не знаю, может они даже не «партизаны» были. Может, рабочие. А может они на «чмохе» своей тягали туда-сюда вагоны. Но факт – они ее бросили и ушли, а она так и молотила, пока солярка не кончилась.
Михаил Кошурников: Была человеческая растерянность там, это же понятно – беда пришла внезапно. Поэтому, как себя вести адекватно? Вот мы сегодня сидим, философствуем: «Как бы я себя повел?» А вот не знаю, как повел бы.
Виктор Петров: Если бы эта радиационная волна пошла на город Припять, то там половина населения бы перемёрла. Но она обошла стороной.
Михаил Кошурников: Ну, это роза ветров.
Виктор Петров: Пошла на север и на запад. А на крышах люди стояли, смотрели на пожар, как горит.
Ашот Ашкарян: Рыжий лес [сосновый лес, прилегающий к Чернобыльской АЭС, в течение 30 минут после взрыва погиб от высокой дозы поглощённой радиации и окрасился в буро-красный цвет - ПАИ] почему и был вокруг станции.
Валерий Эйхвальд: А шведы первые обнаружили. Сначала сказали, якобы, тепловой выброс. А потом уже, когда начали люди умирать, всё стало понятно.
– Ашот Варткесович, а вы, как один из первых, в каких условиях там находились?
Ашот Ашкарян: Мы там вообще жили в палатках. Со всего оборудования у нас один дозиметр был.
Михаил Кошурников: Они не были готовы, это же всё внезапно произошло.
Ашот Ашкарян: Химзащита, прицеп для машины, в котором купались каждый вечер. Всё, что предоставили нам химики. Палатки уже стояли. Они каждый вечер ходили, обливали территорию, жрачку привозили. Сразу за забором станции мы базировались. Вот где Рыжий лес стоял, стояли и наши палатки. В ходьбе 15-20 минут станция Припять и деревня пустая. Ни составов, ничего не ходило, никто не шумел.
Валерий Эйхвальд: Летчики, которые летали туда, сбрасывали свинец. Один полет до станции, сбросили свинец, прилетели – форма вся мокрая насквозь. Радиация такая мощная была. Дозиметры уже всё, отключались. И там такое положение было, – 25 рентген получил, отправляли домой. И говорили так: «Вы кадровый военный, поэтому будете здесь, пока не закончится командировка». И говорю ж, дозы занижали.
– И вам занижали?
Валерий Эйхвальд: Мне вообще написали 7,8 рентген за два месяца, а потом посчитали, и оказалось, что у меня было 18,8 рентген за один месяц. В 1989 году мы на станции самой работали, фильтр этот меняли, свинцовыми пластинами обшивали утечки. Один товарищ за один раз получил 5 рентген, и начальник службы дозиметрической станции сказал месяц его не возить сюда. Мы его за 30-километровую территорию отправляли, где находился кирпичный завод. Отправляли людей туда, а они там кирпич складывали и возили на станцию. Вот мы выезжали туда в чистую зону, за Иванково.
Виктор Петров: Бывает, показывают передачу про Припять. Показывают дома такие большие, и всё пусто. Куда всё разволокли? Я тебе скажу одно: вот я был в 1987-м, и еще в холодильниках продукты лежали. Никто практически ничего не взял и не увез. Это уже потом там стали лазать.
Михаил Кошурников: Люди Припяти, и атомщики, жили неплохо. У них были доходы, которые позволяли в то время, во времена дефицита, обзавестись машинами. Часть машин уехала вовремя, а кто остался, их всех пронумеровали и в зоне этой они могли ездить.
Виктор Петров: После аварии на машинах никто не уехал. Они были все согнаны в Припять и стояли.
Ашот Ашкарян: Брали лишь документы, деньги, шмотки. Я в Припять ходил в деревню: стоит дом, вообще ничего не вытащено, машина стоит во дворе, скот ходит.
– Всем ли было страшно в зоне отчуждения?
Михаил Кошурников: Животного страха не было. Была неизведанность. И в силу того, что ничего не знаешь, даже легче. Говорят, знание вооружает человека. Если бы я предполагал, что вот это будет, то может и «постелил бы соломки». Но вот такого страха и ужаса, чтобы вот, кругом опасность, не было. Нас предупредили – не ходить, не трогать, не соблазняться. Опасность была невидимой. Мирный атом оказался бесконтрольным, радиация проникала всюду. Была неизвестность, это часто пугает. А бесстрашный человек вызывает вообще подозрение. У любого человека присутствует страх. За себя, свою жизнь, за жизнь родных и близких, это нормальное чувство разумного человека. Но чувство страха вполне преодолимо, когда с тобой рядом те, кто готов проявить свои лучшие качества.
Виктор Петров: Когда ты в коллективе, все идут. Там даже не думает никто о каком-то страхе.
Михаил Кошурников: На «автомате» идешь.
Виктор Петров: Идут и идут. Надо - пошли, сели, повезли.
Валерий Эйхвальд: Допустим, я командир, и вел своих. Я бы мог отсидеться в АБК, командиру отделения сказать, чтобы он сам вел солдат. Но у меня совести не хватило. Я каждую пятерку водил лично.
Михаил Кошурников: Люди в тяжёлые годы испытаний проявили свои лучшие качества. А паника – она была поначалу, учитывая неожиданность случившегося и нестандартность ситуации, и это можно по-человечески понять и простить.
Валерий Эйхвальд: 25 рентген никому не писали, писали 24,9. И всё, «досвидос». А по приказу – получил 25 рентген, давали премию 1000 рублей и отправляли домой. Этого не писал никто. 24,9 – свободен! Встречал такого в 1989 году, ехал на поезде. В Челябинской области есть город Златоуст такой, поезд останавливается, садится мой «партизан», которого я отправлял со станции, а его вместо того, чтобы отправить домой, отправили в Златоуст отслуживать 6 месяцев переподготовку. У парня уже из ушей кровь текла. Я после этого еще был на землетрясении в Армении, ходили туда из Чернобыля ребята в 89-м году. Прислали ребят из Чернобыля, так они сели на плацу и говорят: «Мы не будем работать, нас обещали отправить домой». Это уже не военная тайна.
Михаил Кошурников: Я ничего лакировать не буду, у каждого свое видение Чернобыля, своя правда. Но истина одна – попали в беду, вся страна встала.
– Вернулись бы снова на ЧАЭС?
Михаил Кошурников: Я помню стихи Геннадия Шпаликова: «Никогда не возвращайся в прежние места». Была идея организовать «поезд дружбы» к 25-й годовщине аварии. Собрали бы чернобыльцев со всех субъектов России и стран СНГ. Но потом ситуация поменялась, идея не нашла воплощения, а после киевского «майдана» исчезла сама по себе. Сегодня можно посетить зону в качестве экскурсанта.
Валерий Эйхвальд: А я в 2006 году был там, ездил брать справку из архива в Киеве, а в Славутиче земляки жили. Думаю, поеду, проведаю их. И решил, что заеду на станцию. Так просто не попадешь, нужно заказывать пропуск. Позвонил, спросил у начальника пропускного режима. Я объяснил, что ликвидатор в 1986 и 1989 годах, и они мне выписали без проблем пропуск. Сам начальник пропускной службы довез туда. Саркофаг стоял: всё вокруг течет, а работа никакая не ведется.
Михаил Кошурников: Люди рассказывают о событиях, как будто это вчера было. Память штука избирательная. Порой не помнишь, что было вчера, а вот если зацепить, как мы сейчас зацепили тему, то вспоминаешь события в деталях. У меня пожелание, чтобы из того, что пережили мы, пережила страна, и весь народ, извлекались уроки. И не надо говорить на каждом углу: «Мы – герои!». Нет, мы люди, которые с честью выполнили свой гражданский и воинский долг. А самое главное – сохранили спустя более тридцати лет память о тех событиях.
* * *
Михаил Аркадьевич Кошурников – участник ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС в 1987 году. Указом Президента РФ №586 от 18 апреля 1996 года за мужество и самоотверженность, проявленные при участии в ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС, награжден медалью «За спасение погибавших». Председатель Псковской областной общественной организации «Союз «Чернобыль».
Валерий Иванович Эйхвальд – участник ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС в 1986 и 1989 годах. Участник боевых действий в Афганистане, ликвидации последствий землетрясения в Армянской ССР, ликвидации межнационального конфликта в Таджикистане. Награжден медалью «За боевые заслуги», медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» 2-й степени, Памятным Знаком МЧС России, Почетной Грамотой Союза «Чернобыль» России. Инвалид 2-й группы.
Виктор Михайлович Петров – участник ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС. С 16 июня по 11 октября 1987 года в составе воинской части 22317 выполнял служебные обязанности по ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС в 30-ти километровой зоне отчуждения. Награжден Орденом Мужества, Почетной грамотой Центрального Совета Союза «Чернобыль» России, Почётной грамотой главы города Пскова. Инвалид 3-й группы.
Ашот Варткесович Ашкарян – участник ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС. С 1 мая по середину июня 1986 года в составе воинской части 26784 выполнял служебные обязанности по ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС.
