ХУДОЖНИК

Александр Семенович Силин - сын рыбака родился в псковской деревне Чудская Рудница, на берегу Чудского озера, и на скобаря он похож менее всего. Застенчивый человек, с виду – типичный интеллигент, вежливый, воспитанный, без дара красноречия, соловьем заливаться не умеет, да и зачем ему это? В войну был артиллеристом и прошел всю Сталинградскую кампанию, которую назвали в нашей истории битвой. От войны ему осталось легкое заикание после контузии, медали и орден Красной Звезды. Когда я его спросила, почему он так много пишет букетов, цветов, художник мне не ответил, только потом вспомнил, как стояла их зенитная часть в Вильнюсе, война заканчивалась, а вокруг цвели сады, да и в сталинградской деревне Бекетовке их батарея стояла в саду. Ещё он очень любит писать сирень, говорят, что сирень пишут художники с сильными семейными привязанностями, не знаю, так ли это, но у него есть жена, "его человек", Валентина Семеновна, красавица - учительница, как говорит Александр Семенович – "мы с ней срослись". Валентина Семеновна – любимый "объект" творчества художника Силина.

Александр Семёнович, наверное, много чего видел в жизни страшного и несправедливого, но не спился, не продался, не обмелел, остался человеком сильной внутренней дисциплины. Он ещё до сих пор, бывая на художественных выставках своих молодых коллег, завидует каким-то их творческим открытиям, способности "вот так" написать. Сам Александр Семёнович всегда принимал мир таким, какой он есть, не роптал, да ему и некогда: всю весну, лето и до глубокой осени – в Чудской Руднице, потом в городе – работа в мастерской. Когда мы с ним поднимались на шестой этаж в мастерскую, он даже не перевел дыхания, а мастеру 86 лет. Я очень рада, что у нас в городе живёт такой художник, люблю его холсты, и уважаю за мужество и достоинство, поэтому решила на Новый год сделать себе подарок и поговорить с народным художником России Александром Семёновичем Силиным.

Александр Семёнович, часто пишите свою деревню?

Часто, вот моя деревня, тропинка идёт к моему дому, а здесь, видите, морошка, однажды пошли в морошку, и я написал картину. А вот портрет деда с внуком 1969 год, мальчик всё время убегал, надоедало позировать, а я его ловил.

Вы родились в семье рыбака, в псковской деревне, как же в художники пошли?

Я помню, в первое десятилетие после революции у всех был большой интерес к новой, начинающейся культуре. Мы сразу приняли эту формулу: "мы не рабы-рабы не мы". В нашу деревню приезжал клуб, показывали кино, и для всех это было большое событие. Однажды привезли в нашу деревню какие-то картинки, купленные на базаре, примитивные, но одна мне понравилась: сосна на берегу озера отражается в воде, и меня, десятилетнего мальчика, это очень поразило: как нарисовано! Я тогда ещё не понимал, что это написано: кистью пишут, а не рисуют. Потом в деревне организовалась четырехгодичная сельская школа, я закончил четыре класса и переехал в Дно, а там был большой новый клуб, школа хорошая, мы жили в пяти километрах, и я ходил в эту школу, где были учителя, которые преподавали нам черчение, рисунок. В Дновском клубе был Александр Петрович Петров, выпускник Императорской Академии художеств, и он вёл кружок рисования, который мы посещали, учились рисованию, делали выставки своих рисунков.

Тогда клуб в Дно был гораздо больше, чем сейчас, и там было множество самых разных кружков, в которых занимались школьники. Я ходил и на кружок струнных инструментов, и в акробатический… Закончил среднюю школу в Дно, меня призвали в армию, в подготовительную группу, я попал в Ленинградское артиллерийское зенитное училище, а потом в 40-м году отправили на подготовку в зенитную батарею под Каунасом, и через год, летом, пришёл приказ отправить всех нас в военные училища учиться. Мы стояли в лесу со своей батареей и ничего не знали, будет война – не будет, а учиться в училище я не хотел, не собирался делать военную карьеру. Договорился с политруком, что в Ленинграде завалю экзамены в училище, куплю себе красок и вернусь в свою часть под Каунас. Нас, дновских, в батарее было пять человек, мы поехали в Ленинград через Дно, приехали в выходной день, пошли купаться на Полонку, и так узнали, что началась война. Литву уже бомбили, но мы поехали, как приказано, в Ленинград, в зенитное училище. Первое крещение боевое, первый самолёт немцев мы сбили под Ленинградом, у Красного села, там стояла наша батарея, четыре зенитки.

Страшно было? Какие чувства переживает человек, на которого сваливается война?

Молодые годы ничего не страшно: летят самолёты – надо стрелять. Позднее понимаешь, что и как было, а в войну – обычные фронтовые дни. Мы, когда сбили самолёт, всё слежение за противником бросили, обрадовались, пушки у нас в разные стороны смотрят… Потом командир взвода нас выстроил, ждём благодарности, а он нам сказал: по три наряда за нерадивое поведение во время стрельбы, но нас отправили учиться дальше в Томск, и наряды остались невыполненными. До августа 1942 года был в Томске, а потом нас отправили в Сталинград, там ещё боев особых не было, дали нам небольшие 37-миллиметровые зенитные пушки и поставили на крыши сталинградских заводов, мы охраняли заводы, пока было возможно. Немец на нас бомбы, а мы в ответ 37-миллмитеровыми, не давали ему сосредоточиться на объекте для массированных ударов: почти на всех заводах стояли такие "собачки" и лаяли. Зенитные собачки. Кончилось затишье, из четырех полков собрали один, 73-й Гвардейский, нам, "крышникам", здорово досталось. После мы получили более мощные орудия 76-миллиметровые, и простояли кто в Сталинграде, кто на подступах к Сталинграду всю Сталинградскую кампанию.

Сколько времени были в Сталинграде?

Года два. Был случай: стояли мы под Бекетовкой, в Лапшином саду, в 25 километрах от Сталинграда, в овраге, там росли фруктовые деревья, кусты смородины, так что питались мы неплохо – ягодами, а на наши позиции приезжали "Катюши", которые давали залп и уезжали, чтобы их невозможно было обнаружить, а бомбили потом нас. Сбили мы как-то фашистский самолёт, но существовал такой приказ о необходимости иметь материальные доказательства, то есть какую-то деталь с номером сбитого самолёта. Замполит и я пошли к самолёту, поле широкое, степь, мы идём, и нас обстрелял шестиствольный миномет, накрыли минами: степь голая, ни бугорочка, ничего – ложись и прижимайся к земле, врасти в неё. Спасла нас земля, это была настолько сухая, засохшая глина, что мины разорвались и пошла вверх, веером, и мы оказались в мертвом пространстве, нас только оглушило здорово, а меня контузило.

Где же для Вас закончилась война?

Нас отправили в Вильнюс, который только что освободили, на его защиту в случае атак немцев, но наши быстро пошли на Запад, и мы остались охранять депо, железную дорогу, там и конца войны дождались.

Что оставила война в Вашей жизни, Александр Семёнович?

Большое счастье, что жив, потому что много было моментов, когда мог и не жить. Помню, однажды ехали к Сталинграду с боеприпасами, продуктами, налетели немцы, я сказал шоферу: быстрей! А он остановился, вышел из машины, и его ранило в позвоночник. Мне машину пришлось отгонять, спрятать, хотя я и водить-то не умел, зашли потом в какой-то дворик, там бомбоубежище, оставил водителя, сам вышел из укрытия, а рядом стоял красноармеец - ему голову срезало, лежит без головы. Потом я водителя поместил в госпиталь. А война для меня сейчас – далеко, только как память.

После войны, куда двинулись?

Остался в Вильнюсе, там был Художественный институт.

Значит, Вы эту мысль "учиться на художника" не оставили и после войны?

Да, я и собирался учиться на художника, но призвали в армию, потом война. После победы снёс в приёмную комиссию свои фронтовые рисунки, сдал экзамены, а желающих было немало поступить в этот институт.

Чему научились, Александр Семёнович?

Всему. Вначале, конечно, было трудно, например, французский язык преподавали на литовском языке, но я старался и получил в результате четвёрку.

Зачем в художественном вузе французский язык?

Так везде было – учили иностранный язык, мы ещё учили и литовский язык, марксизм – ленинизм, и, конечно, рисунок, живопись, я закончил институт с отличием. На факультете живописи я был один, окончивший институт с отличием, а принимала в 1951 году выпускные экзамены у нас комиссия из Москвы, и меня оставили преподавать в институте.

Почему покинули Литву?

В начале 60-х годов стали проявляться националистические интересы, то погром на военном кладбище устроят, то ещё что-нибудь демонстрационное, антисоветское, многие русские преподаватели были уволены. Меня оставили преподавать на полставки, но на такие деньги было не прожить, и я уехал в Псков. Это мой родной город, я каждый год ездил в свою Чудскую Рудницу.

Родители были живы?

У меня умерла мама, когда я служил в армии, в 40-ом году, а отец - в 1943. В нашей семье было трое детей, семья была безлошадная, но не совсем бедная - был домик с двумя окнами. В тридцатые годы отец купил лошадь, чтобы самим пахать. Он был хорошим рыбаком, осваивал какие-то новые методы ловли снетка, занимался подледным ловом, сейчас такого нет, и нам даже давали за такой улов по мешку сахара. Помню, как мама ставила на сахаре крестик, а мы туда залезали пробовать и тоже ставили крестики. Потом отца и его брата за такие подвиги отправили на съезд колхозников – ударников, вернулись и снова стали ловить рыбу, а народ, наверное, позавидовал, и наших делегатов сослали на Белое море ловить рыбу. Они хорошо работали, и мы получили письмо от них, что уже едут домой, мы ждали-ждали, не дождались. Я ему присылал с войны аттестат, деньги, он работал на лесопильном заводе, и в Котласе умер.

Нет претензий к жизни, Александр Семёнович?

Нет. Мне везло на хороших людей, они везде мне встречались.

Коммунистом были?

Не был, не успел. В жизни много было неприятного, но я получил бесплатно высшее образование, а когда болел и нуждался в лечение, я его получал, отдыхал в санаториях, нам государство в Пскове построило прекрасные мастерские, ими до сих пор пользуются художники. Правда, сейчас я плачу за отопление своими работами. В Пскове, когда переехал сюда из Литвы в 1962 году, было все хорошо, работа интересная, руководил нашим отделением Союза художников почти двадцать лет, преподавал в художественной школе.

Да, я помню мой давний к Вам вопрос: зачем Вы учите детей рисованию, всё равно не будут Ван-Гогами, а Вы ответили, что уметь рисовать должен каждый человек, это даёт определённую внутреннюю культуру. А как сейчас у нас с культурой?

До сих пор не могу привыкнуть к этим капиталистическим переменам и денежной гонке, мне это не по душе, потому что я думал, что мы строили всё сообща, теперь нас разделили. Если раньше был свободный доступ к нашему руководству, с которым я мог вести диалог и говорить о  проблемах, приходил к власти с утра и решал вопросы, теперь только по пропуску. В последние три года надо отметить абсолютное невнимание к культуре со стороны руководства, и есть ли вообще у нас власть, я даже не знаю. Пока руководил культурой в нашей области Александр Иванович Голышев, можно было с ним свободно встретиться, поговорить о проблемах Псковского отделения Союза художников, он нам помогал. Какие-то ещё связи с нами поддерживают руководители городской культуры. Но вот, как переехал областной комитет по культуре из известного всем в городе здания – в Дом Советов, так и кончилась на этом культура. А в Дом Советов уже не пойдешь, нужен пропуск, они там забаррикадировались что ли, и им нет дела, какие у нас выставки, какие юбилеи, что делают наши творческие люди, наши художники.

Зачем Вам, Александр Семёнович, внимание власти?

А как же? Власть должна помогать, она несёт ответственность за развитие культурной традиции, чтобы эта традиция не прерывалась, и она должна не столько руководить, сколько организовывать культурную жизнь. Дело в том, что у художников нет зарплаты, они работают на свой страх и риск, поэтому эта категория творческих людей нуждается в поддержке государства. А интерес к художественному творчеству сейчас остался только в среде малоимущего класса – интеллигенции, у власти нет никакого интереса к нам.

Можно ли назвать Вашу манеру социалистическим реализмом, это Ваша эстетика?

Знаете, меня после Вильнюса не очень принимали, я отличался от большинства художников, чья палитра была тональной, и строилась на переходе от тёмного к светлому. Меня же учили писать цветом, а не тоном, учили сопрягать тональную живопись с цветовой. Не только "посветлее и потемнее", а всё выразить цветом. Это у меня в крови, и если я пишу с натуры, я не знаю, как я пишу, как это происходит, но сравниваешь всё время с реальным цветом. Возможно, кто-то из художников цвета не видит, поэтому предпочитает тональные отношения: светлее – темнее. У меня ярче, слитнее, может быть, рискованнее, потом сам удивляюсь, как написалось, сам не понимаю.

Ваши работы сюжетные, композиционные, Вы пишите портреты, прекрасные пейзажи, на Ваших картинах есть время, а вот у современных художников - живописцев нет ни времени, ни лица времени, у них есть только их внутренний мир, а он очень неинтересный.

Возможно, дело все в востребованности, многие сейчас пишут для продажи, а мы писали для выставок, для выставочных залов. Тогдашние руководители нашей страны, нашей области, города говорили, что надо писать "окружающую действительность", отражать жизнь, которой мы живём. И мы её писали и отражали. Когда я преподавал в Вильнюсе, у нас была практика со студентами, мы ездили на целину, писали этюды, было очень интересно. Я писал много тематических полотен, но в большинстве своём, всё оказалось невостребованным, к тому же у меня большие работы.

Вы довольны жизнью, Александра Семёнович?

А как мне можно быть недовольным?

Александр Семёнович Силин является организатором Псковского отделения Союза художников СССР, он был первым среди преподавателей открывшейся в Пскове Художественной школы. Художник не считал количество написанных полотен, но у него их немало. С Силиным владельцы наших многочисленных салонов не работают – не выгодно. Большой художник. Да и публика предпочитает что-нибудь кухонное, чтобы глазу было приятно. Хорошую живопись мы привыкли видеть в музеях, куда сейчас не ходим. У него много великолепных работ, на которых запечатлен уходящий Псков 60-80-х годов, и даже серые блочные пятиэтажки, которые никто не пишет, у него похожи на дворцы. Взгляд такой у художника – живописный.

Записала Вера Иванова,

специально для Псковского агентства информации.