Валентин Курбатов о демократизме псковского театра и потере лица
Как это Иван-то Владимирович Гёте писал в «Фаусте»: «Суха теория, мой друг, но вечно зеленеет древо жизни»? Но откуда же берется эта странная сухая ветвь познания на древе жизни? И вечно-то вечно оно зеленеет, а и она вон не отмирает. А потом догадываешься, что она прямое дитя того же древа – пошумит-пошумит молодой листвой в вечной зелени, накопит опыта жизни и начнёт высыхать до «теории». Как старики посреди шумной молодости – такие досадные со своими морщинами и вечным «А вот в наше время…». Между тем в «их время» они тоже были молодой рощей и неприязненно косились на других стариков, которые корили молодость своей «сухой теорией».
А думаю я об этом, идя мимо нашего театра и улыбаясь обдуманному демократизму афиш, где английский «Глобус», питерский театр «Европа» и московские « фоменковцы» естественно мешаются с нашими «Геддой Габлер», «Старой актрисой» и «Графом Нулиным». Все, мол, мы «одной крови». Улыбаться улыбаюсь, но отчего-то не радуюсь этому демократизму, потому что угадываю за этим такой же «демократизм» художественных почерков, постепенно теряющееся лицо. Это тенденция общая – все театры России стали молодиться, смелее одеваться (раздеваться!), заботиться о саунд-треках, эффектной сценографии и уличной «правде существования», так что не удивляйтесь, если с пятого ряда вы уже разбираете только пятую же часть текста. Хватит, навидались «счастливцевых и несчастливцевых» в Малых и МХАТах, наслушались Мочаловых и Каратыгиных. Пора и «по своей воле пожить». Как один питерский дяденька из литераторов сразу за всех сказал, что «культура, традиция, долг – всё это давно попсня» и чтобы мы все «провалились и не путались под ногами у молодого времени», которое завтра хочет показаться в Авиньоне, послезавтра на Бродвее и не уступить там ни «Кошкам», ни «Нотр-Дам».
И вроде не уступаем, а всё будто в зеркало глядимся – похожи ли на европейцев. И оттого со стороны все немножко «иванушки интернешнл». А к чему веду-то? Чего ищет «сухая теория»? Да вот лица и ищет! Как я, бывало, в пору своего «зеленого древа жизни», летал на спектакли Эфроса и Любимова, Товстоногова и Карагодского, Гончарова и Плучека. А приедут Жан Луи Барро или Франко Дзефирелли со своими работами, и усиди-ка в Пскове.
Да что столицы! Какой-нибудь крошечный Советск под Калининградом манил театральных гурманов своей великолепной старомодностью, так что Шиллер и Островский смотрели из своих лож и не знали, какое время стоит за стенами театра. И это казалось чудом и новизной, потому что было сопротивлением распоясавшейся «современности».
На Псковской сцене гремел отвагой и молодой дерзостью «Мудрец», а «Борис» влёк питерцев поглядеть «Комедию о настоящей беде Московскому царству» на земле, где эта трагедия родилась. И, приезжая в чужой город, ты знал, что в Костромском театре узнаешь Кострому, а в Саратовском – Саратов. Режиссеры были дети одного времени, но разного миропонимания и это создавало счастливую духовную полифонию. Различались не почерки, а миры.
Сегодня из театра, как и из литературы, уходит глубина дыхания, чувство большого стиля. Почерков-то много – и легких, броских блестящих, а «текст» один – «витринный», чтобы не залежался «товар». И у нас вон к гастрольному спектаклю жалуется зрителю при покупке билета «подарочный купон». На свой спектакль можно сходить подешевле на тридцать процентов. Спектакль со скидкой. Sale! Распродажа. Коли уж рынок, так везде рынок!
А театров Товстоногова, Эфроса, Любимова нет, как нет, хоть и здания стоят и труппа еще частью из тех же актеров. И театра в русском понимании, как школы, кафедры, площади не ищи. Остались «золотые маски». Золотые, но маски! Может быть потому, что и вместо времени на дворе давно только маска. Снимешь, а там – пустота.
И древо жизни уже не зеленеет, а блестит, как искусственная елка перед Рождеством. Суха теория…
Валентин КУРБАТОВ, литературный критик
