День рожденья №100
Псковичка Софья Романовна Андреева выглядит минимум на тридцать лет моложе. И не подумаешь, что в паспорте стоит дата рождения: 19 сентября 1909 года. Сто лет исполнилось!
Обычная пятиэтажка на Запсковье. Жму на звонок. Дверь открывает аккуратная бодрая бабушка лет семидесяти: "Проходите в комнату". "Наверное, дочка", – думаю. И только когда бабушка села передо мной и поинтересовалась, с какого года ей рассказывать, я поняла – передо мной та самая юбилярша!
Секрет её молодости – работа. До сих пор на дочкиной даче у неё свой парник, свой огородик, на котором ни травинки сорняка. Слышит и видит она плоховато: "Вам трудно будет со мной общаться", – строго предупреждает. Зато сама говорит – заслушаешься. Вот и предоставим слово Софье Романовне.
1913 год. Первые впечатления
– Родилась я под Костромой. Первые впечатления связаны с Пасхой. Мне было три года. В ту ночь отец и мать молились, потом готовили праздничный стол. Утром после церковной службы нас, троих детей, разбудили. На столе утка с картошкой в латке, вся в жиру, вкусная! Конфеты. После завтрака отец с матерью легли спать, а старшие брат с сестрой ушли к родне на хутор. Меня около дома оставили с игрушками, налепленными да нашитыми. Я, маленькая, сижу и думаю: как же мне бабушку Дуню поздравить? Решила сходить. Отправилась до поля в новых ботиночках, батистовом платье. Пять шагов сделала и в перепаханной земле завязла – сверху земля сухая, а внизу-то грязь. Кричала, плакала – и брат услыхал мой голос. Прибежал, даже вытаскивать меня не стал – начал хохотать. Потом подхватил и в бочку с водой ногами окунул: чистил ботиночки.
1913 год. Петербург
– Когда мне шёл четвёртый год, мы уехали в Петербург. Отец решил, что сможет в большом городе заработать на собственный дом. Помню большой зал, как зрительный. В нём топчаны дощатые. Нам показали угол, отец сколотил и нам топчаны, мешки набили кто мхом, кто соломой, кто сеном, так и спали. Укрывались пальто. Отец устроился на Кронверк, оружейный завод на Петроградской стороне. Попозже упросил своего начальника взять учеником слесаря сына, моего брата Мишу, которому было уже 14 лет. Они двое там и работали. А мы с мамой – сестра осталась под Костромой – ходили гулять. Молились в церкви Троицы через дорогу. На углу был большой магазин со сладостями и орехами, и ближайший переулок назывался Магазинным. Царь в Петропавловскую церковь с семьей молиться ездил. Мы стояли у дороги, видели: в первой пролётке царь с царицей, за ними – девочки все в белых лентах, а мальчик, царевич, стоит в такой же форме, как отец. В церковь простой народ, конечно, не пускали, так мы кругом становились, ждали, когда они выходить будут.
1917 год. Марсово поле
– Одно из самых тяжёлых детских впечатлений – похороны на Марсовом поле в Февральскую революцию. Мне семь лет было. Я так переживала! Пришёл отец на минутку, взял варёной картошки и говорит матери: "Мы не придём ночью, будем копать братскую могилу. Если будет тихо – приходите на похороны, а если стрельба – сидите дома". Было тихо. Мы с мамой пошли. А через мост уже едут дроги – чёрные попоны на лошадях, гробы. Пришли. На левой стороне - большущий дом, на другой – царский дворец. От дома – железная ограда с высоким поребриком. Мама меня поставила на возвышение, я за её голову держалась: всё было видно. Лошади подъезжают, в могилу выкопаны ступеньки, мужчины вниз друг другу гробы передают. Был такой стон, что у меня и сейчас впечатление, что стонут сами дома, сам город… Потом я начала зябнуть, и мы отправились домой. А папа с братом только поздно ночью вернулись.
1917 год. Ленин
– В том же году, только позднее, летом, я видела Владимира Ильича Ленина. Пошли мы с мамой ботинки покупать. Я мечтала о ботинках "на золотых шпильках" – с медными гвоздиками на подошве, которые светились как золотые. Такие продавались в магазине "Скороход". Идём, вокруг столько народу почему-то, и все говорят: "Лена, Лена". Думаю, что же с этой Леной случилось? Вышли на площадь, дом бело-розовый (особняк балерины Кшесинской на Кронверкском проспекте. – Ред.), и все к балкону. И мы с мамой подходим. А вокруг не перестают повторять: "Лена, Лена". Сначала на балконе женщина появилась, но я её не расслышала. За ней выходит мужчина в тёмном костюме. Я думаю: доктор, наверное. Сейчас объявит, что с Леной случилось. А он одной рукой за перила балкона взялся, другую поднял и громко сказал: "Товарищи!" И как будто никого нет на площади – тишина. Тут маму стали толкать: "Вы что, с ума сошли, с ребёнком, а вдруг жандармы?!" Мама как услышала про жандармов, немедленно стала со мной пробираться к тротуару. Так и не узнала, что с Леной. Потом мама уже объяснила, что это не доктор, а Ленин. А что мне Ленин, я такого не знаю. Вечером папа приходит, я к нему: "А я Ленина видела!" Он строго-настрого запретил мне об этом говорить.
1924 год. Кострома
После революции семья оказалась в костромском городе Буе, у родни отца, потом на хутор к маминым родственникам перебралась. Брат Миша погиб на Гражданской войне.
– Деньги ещё старые ходили, царские. Керенки потом были. На них царские меняли, думали, вернётся царь. Купили родители корову, уток развели. Когда уже жили на хуторе – ночью вдруг слышим гудки, гудки. А в километре от нас железная дорога проходила. Паровозы мимо идут – все гудят. И так всю ночь. Что такое – спать не дают! А уже к следующему вечеру из сельсовета приходит нарочный: "Владимир Ильич Ленин умер, поэтому гудки – это по нему скорбь". Я как заплакала, даже сейчас помню, как горько было. Убежала в комнату, упала на кровать и рыдала. Этот год был очень тяжёлым для нас. Тогда и папа мой умер. Накануне я повезла его на лошади в больницу в город, 20 километров. Каждую деревню проезжаешь – ворота надо открыть и закрыть на въезде, то же самое на выезде, пока я добралась до больницы, ему уже совсем худо было. Мама с сестрой наутро приехали на поезде – а его уже нет. Такой год был – и Ленина потеряла, и папу потеряла.
Соня закончила вечернюю школу взрослых повышенного типа в Буе. Одновременно зарабатывала на жизнь уборщицей, рабочей. Еще и секретарем комсомольской организации была.
– После школы решила в Кострому в индустриальный техникум поступать, да вдруг повестка в отдел НКВД, только тогда он по-другому назывался. Я похолодела: неужели что-то натворила? А мне говорят: вас райком комсомола рекомендовал к нам сотрудником. Ой, как мне не хотелось! Уговаривали высокой зарплатой. Мать наказала даже и не думать – соглашаться. 7 лет в органах отработала.
С 1938-го
– Первый муж бы украинец. Перевёз нас с дочкой в Харьков, работал на танковом заводе заместителем главного бухгалтера. Потом семья снова вернулась в Буй. Войну я встретила начальником отдела кадров в железнодорожном депо. Последнее время до войны работы только прибывало. Кто устраивается на работу – шлём запросы, биографию проверяем. До десяти, до одиннадцати вечера в кабинете сидела. Один раз на партсобрании делала доклад. Вдруг звонок: "Докладчицу срочно в политотдел. А остальные пусть перекурят пока". Иду, трясусь – у меня уже двое детей, маленькие, матери к восьмидесяти. Точно, думаю, что-нибудь дома случилось. А начальник политотдела как крикнет: "Садитесь!" Все пропало, думаю. А он: "Софья Романовна, война!" У меня даже отлегло – семья цела… Меня перевели в политотдел, создавать бригады помощи фронту. "Господи, – думала я тогда, – что же всё время всё меняется, когда же спокойствие будет!" Собирали посылки на фронт, из отходов меха шили жилетки для военных под шинель, вязали перчатки с двумя пальцами, носки, шили платки, кисеты. Осенью 41-го муж приехал домой по ранению на десять дней. И мы все десять дней всей семьёй ходили по городу: старшая дочка держит мужа под локоть, младшая у него в руке, а я под другую руку подхвачу. И чтобы все видели – муж приехал, он жив! А после этого очень скоро извещение прислали: погиб под Ленинградом, около Волховстроя.
Через нашу станцию шли в эвакуацию эшелоны из Москвы, Ленинграда. Меня назначили отвечать за горячее питание эвакуированных на станции. Ночью, бывало, звонят: "Эшелон через три часа!" Я бегу, мать ругается: "Неужели мужика на такую работу не найдут". А ведь женщины ответственнее, правда? Потом вышла замуж второй раз, нужна была опора в жизни. Вскоре политотдел второго мужа ликвидировали, его самого отправили на фронт. Муж выпросил у начальства, чтобы мне мешок мелкой картошки с росточками привезли. Я решила её посадить. Все смеялись вокруг: "Колхоз "Напрасный труд"! Ты думаешь, что-то вырастет?" А у меня столько выросло, что не знала, куда девать! До войны столько не ели!
И работа до 80 лет
Муж вернулся с фронта. А он пскович. Сестра его получила в Пскове две комнаты в подвале и пригласила нас к себе. Вот и переехали. Тут я всю жизнь работала в бухгалтерии. Сколько благодарностей, почётных грамот было. На пенсию вышла – целый год гуляла, отдыхала. А потом меня пригласили продавцом поработать, так почти до восьмидесяти лет торговала. Вот и вся история моя.
Виктория Голубкова, Псковская правда
фото автора.
