Смерти нет

Представленный на псковской сцене в субботу, 11 февраля, спектакль «Смерть Тарелкина» оказался довольно необычным, причем, скорее, в отношении композиции, а не выразительных средств. Уже декорации выглядели интригующе – еще одна сцена, выстроенная на сцене, еще один занавес, пара микрофонов на стойках, и надо всем этим вывеска: светящиеся лампочками буквы «Смерть ⊥».

И действительно, после игривой интродукции («Привет, скобари») с киданием в зал чеснока и кроплением первых рядов водичкой, началось нечто невероятное. Забавная комедия Сухово-Кобылина превратилась в кружащий голову сюрреалистический цирк на гипер-сцене – с нарочитыми костюмами, танцами вокруг гроба, проваливаниями в люки, прыжками и выходами в зал – цирк, который, однако, при этом не уходил далеко от оригинального текста.

Чтобы было понятно, о чем я, представьте себе ситуацию, где Варравин заставляет чиновников дать денег на похороны Тарелкина: сперва он говорит прочувствованную речь, потом ловит убегающих под шумок чиновников, заставляет их взять друг друга за ворот, и вытащить у соседа из бумажника по три рубля. То же самое происходило и на сцене, правда, прочувствованную речь Варравин говорил в зал, на манер проповедника, при включенном свете, чиновников представляли три персонажа с рыбьими головами, один из которых потом пошел по рядам с кружкой для пожертвований, а брать друг друга за ворот и вытаскивать по три рубля должны были зрители. Разбавляемый подобными интермедиями инфернальный аттракцион спектакля продолжал движение, которое, казалось, никогда не остановится.

В антракте зрителей попросили удалиться, чтобы поменять декорации. Некоторые воспользовались случаем, чтобы сбежать, но по возвращении зал не производил впечатления сильно опустевшего. То, что ожидало нас далее, оказалось совершенной неожиданностью. Второе действие было реалистическим. То есть – буквально, в казенном доме, в участке, полицейские в форме решали судьбу задержанного. Бюрократическая репрессивная машина, явленная на сцене, казалась удивительно современной – и в девятнадцатом веке, и в двадцать первом в декорациях казенного присутствия все происходит примерно одним образом, а безумие происходящего – и в этом состоит гениальная находка спектакля – было ничем не меньше, чем в балагане первой части, зрителю просто как бы подстроили резкость взгляда. Окровавленный Тарелкин, отдавший бумаги и во всем признавшийся, вызывал жалость – и судьба его, действительно, оказалась печальна: вопреки тексту пьесы его и не подумали отпускать, он так остался в участке. На том спектакль и закончился.

Надо сказать, впечатление он оставил не очень хорошее – причиной тому ряд недостатков. Если говорить о первой части, то она рассчитана на подготовленного зрителя; кто не прочтет пьесу перед спектаклем, мало что поймет в происходящем. К тому же оказывается, что, если разворачивать сюрреалистический беспредел, точно следуя сюжету комедии XIX века, результат для зрителя выйдет очень длинным, очень-очень длинным, почти бесконечным – вроде бы все трюки уже исчерпаны, а представление еще тянется.

Вторая часть, напротив, сокращена – из нее даже выброшен ряд второстепенных персонажей, и в результате вместе с многообразием происходящее несколько теряет убедительность. Судя по логике действия, оно должно двигаться по нарастающей, набирать обороты, становиться все более жутким в своей абсурдности, подводя нас к реплике-манифесту («Все наше! Всю Россию потребуем»), но этого почему-то не происходит. В итоге (во многом также из-за пессимистической концовки, которая, конечно, в сложившихся обстоятельствах логична, но от этого не менее удручает) выглядевшая в начале столь интригующе постановка кажется неудачной.

Этим спектаклем закончился для меня нынешний, XXIV Пушкинский театральный фестиваль, вызвавший гомерически бурную реакцию псковичей и гостей города. Сформировав список мероприятий для посещения на основе собственных ожиданий и объективных обстоятельств, я как-то счастливо (или наоборот) миновал наиболее провокационные постановки, а от тех, что видел, получил искреннее удовольствие или уж как минимум пищу для размышлений. В том, что я видел, нет ничего антиэстетического, и тем более безнравственного, как утверждают иные (большей частью анонимные) сограждане на просторах интернета.

Ситуация, вызвавшая столь серьезные театральные страсти, видится мне следующим образом: оказалось, что отныне театральный фестиваль – это поле эксперимента, а не только площадка для статусного потребления Искусства с большой буквы; оказалось, что сторонников последнего довольно много; оказалось, что они не готовы к такому развитию событий. Сохранит ли фестиваль свою позицию впредь – станет ясно только на будущий год. Но, думаю, не стоит ждать героического противостояния дирекции и публики: наверняка стороны поворчат, а потом найдут некий разумный компромисс.