Виктор Ерофеев: Пушкин и Довлатов объединены – они оба настоящие
Виктора Ерофеева часто путают с Венедиктом Ерофеевым. Путаница запечатлена даже на книжных обложках. Голландское издание «Москвы-Петушков» вышло с фотографией Виктора Ерофеева, и этот казус вошёл в литературные святцы. Свои непростые отношения с великим однофамильцем Виктору Ерофееву даже пришлось «отрефлексировать» в отдельном литературном тексте.
Свою первую известность он получил, опубликовав эссе о творчестве маркиза де Сада в журнале «Вопросы литературы». Потом была кандидатская диссертация «Достоевский и французский экзистенциализм». В 1979 году обрёл известность скандальную, как организатор неподцензурного самиздатовского альманаха «Метрополь», за что был исключён из Союза писателей, и до 1988 года в СССР Виктора Ерофеева не печатали. Роман «Русская красавица», вышедший в 1990-м году, был переведён более чем на двадцать языков и стал международным бестселлером.
Виктор Ерофеев — член Русского ПЕН-центра. Лауреат премии имени Владимира Набокова, кавалер французских Ордена Искусств и литературы и Ордена Почетного легиона. Долгие годы вёл авторское ток-шоу «Апокриф» на телеканале «Культура». В этом году Виктор Ерофеев стал куратором секции прозы в культуртрегерском проекте «Dovlatovfest-2015» в Пушкиногорье. В этом качестве Виктор Ерофеев и приехал на Псковщину.
«У нас с Довлатовым были истории мистического характера»
- Виктор Владимирович, как вы попали в проект под названием «Dovlatovfest»? Я, к примеру, уж извините, что-то не припоминаю в вашем творчестве каких-то отсылок к Довлатову.
- Нет. Отсылка как раз есть. И отсылка большая. В собрании сочинений Довлатова имеется наша с ним беседа, интервью. То есть я открыл Довлатова ещё советскому читателю. У меня в журнале «Огонёк» была рубрика, которая называлась довольно затёрто - «Поверх барьеров», как на радио «Свобода». И вот мне в этой рубрике удалось напечатать кое-что, запрещённое в нашей стране десятилетиями. Довлатов, правда, десятилетиями запрещён не был. Он тогда был еще достаточно молодым человеком. Но вот тогда мы с ним сделали интервью в Нью-Йорке. И потом ещё напечатали в «Огоньке» рассказ.
- То есть вы специально приехали в Нью-Йорк, чтобы взять интервью у Довлатова?
- Не совсем так, конечно. Меня редакция «Огонька» не отправляла с редакционным заданием — взять интервью у Довлатова. Просто с 1988 года меня стали выпускать из страны. Отпустили. Я стал ездить по миру, и оказался в Америке. В Нью-Йорке. Где и встретился с Довлатовым. У нас с ним были всякие истории, даже мистического характера. В общем, мы как-то так сблизились, сошлись. Какие-то взгляды на мир мы с ним разделяли, какие-то нет.
Ведь Довлатов — редкий случай эмигранта с центристскими и даже левыми взглядами. Потому что все эмигранты из России, переехав на Запад, тут же превращаются в ультраправых, в расистов, не любящих негров, и всё такое прочее. А Довлатов был левым, и редактировал вполне левую газету «Новый американец». Потом мы с ним были связаны тем, что мы были избранными писателями, нас обоих печатал журнал «Нью-Йоркер», который, кроме Набокова, вообще больше русских писателей не печатал. Так что мы с ним были такие — привилегированные писатели.
И потом — у нас с ним было, как оказалось, много общих друзей, так что касается Довлатова, то связь у меня с ним есть, и связь эта вполне закономерная, и мне интересно и то, что он делал, и судьба его, и он сам, как характер, непростой, как полагается писателю.
- И всё-таки личные встречи не гарантируют попадания в проект. Мало ли у Довлатова было друзей и знакомых. Многие из них и ныне здравствуют.
- Да. Что касается конкретно «Dovlatovfest`a», то продюсер Алексей Боков, с которым я знаком уже лет шестнадцать (он очень яркая личность в плане создания разных фестивалей, эвентов, культурных событий), и вот у него сначала возникла идея сделать фестиваль Тарковского, а потом он решил делать фестиваль Довлатова, и, видно, где-то слышал или читал, что я был знаком с Довлатовым, вот и предложил мне поучаствовать.
А Довлатов, конечно, достоин такого фестиваля, достоин этой красоты. Всё-таки он настоящий писатель, настоящий художник. А настоящий художник отличается от ненастоящего тем, что он создаёт свой собственный мир. И Довлатов, безусловно, такой свой мир создал. Когда писатель без мира, то какой может быть фестиваль? Настоящий писатель всегда как будто пишет одну и ту же вещь. Как и Пушкин, например. Он един от первого стихотворения своего до последнего. Так же и Довлатов.
Эти два автора объединены. И нет никакого греха в том, что Довлатова мы чествуем в Михайловском. Они оба были настоящими. Но просто Пушкин был первым настоящим. А после Серебряного века мы настолько набили оскомину, что перестали отличать настоящее от ненастоящего. Довольно длинно ответил на ваш вопрос, но документально.
«Псковская земля может породить ещё одну престижную литературную премию»
- Для меня лично стало неожиданностью, что инициатива исходит из Москвы. Мы же знаем, что своими городами Довлатов считал Питер, Таллин и Нью-Йорк.
- Я считаю, что Алексей Боков — продюсер федерального масштаба. Это не городской и не областной масштаб, а общероссийский. Боков даёт возможность действительно развиваться искусству. И очень правильно выбраны люди, которые будут курировать проект — и Вера Полозкова, и Паша Каплевич, и другие. Это не сугубо московская публика, скорее — российская.
- Вы кого хотите пригласить к участию в проекте, если не секрет?
- Я уже пригласил Гришу Остера, тоже настоящего писателя. И вообще подумал, что лучше бы пригласить писателей, представляющих не моё направление, а какое-то другое. То есть если бы я пригласил, допустим, Виктора Пелевина, Владимира Сорокина, то это было бы понятно, но это была бы одна тарелка супа. А здесь вот вам Остер, замечательный детский писатель! Пушкинского типа.
Кто будет ещё? Мы подумаем. Я бы хотел, чтобы прошёл турнир между писателями. Первое задание — нарисовать словами портрет Довлатова. «Довлатов был...» И посмотреть, кто как его видит. Будут рождаться портреты Довлатова. Реалистические или фантастические. А вторым заданием каждый прозаик прочитает свой рассказ. И на основании жюри выдаст премию Довлатова. И, может быть, со временем, если всё правильно организовать и зарядить, Псковская земля может породить ещё одну престижную литературную премию. Имени Довлатова. А дальше уж посмотрим.
Все фишки ведь рождаются обычно не в процессе заявки, а в процессе реализации. Обычно заявка — это одно, а получается всё иначе. Но поскольку у нас изначально настоящий писатель Довлатов, креативный продюсер и достойные кураторы, то всё должно получиться.
И надо сказать, что сам я в Пушкиногорье впервые, и сегодня я понял, что судьба оформляет талант писателя. Пушкин просто был сослан в красоту. Царское правительсво может что-то против него и замышляло, а получилось наоборот. Его сослали сюда оттачивать свой собственный талант. Как знаете, какого-нибудь бандита сослали бы оттачивать свой кинжал. Лучше придумать невозможно. Потому что именно в таких местах, и Россия лучше всего познаётся (а это очень важно для поэта). И очень важно, что здесь познаётся красота природы, не в субтропических вариантах, а в наших, родных, связанных с переменой времён года.
Мы сегодня увидели великолепную, ослепительную осень. Тут даже нельзя сказать, что Пушкину повезло. Это звучит глупо. Нужно сказать: этому человеку повезло родиться Пушкиным. А уж всё остальное к нему приложилось, собралось вместе.
«Наши писатели вообще не любят друг друга - это почти закон»
- Вы назвали Довлатова «настоящим писателем». А ведь существует много писателей, которые сомневаются в подлинности таланта Довлатова и не гнушаются публично свою точку зрения высказывать. Недавно я видел в интернете выступление Дмитрия Быкова, который очень нелицеприятно высказался о Довлатове, мол, сомнительный талант. Есть ещё Михаил Веллер, который даже целую книжку написал, изобличающую Довлатова... Довлатов только становится сейчас классиком, вот даже улицу в Нью-Йорке назвали, здесь, в окрестностях Михайловского, музей открыли, а для писателей это совсем не очевидно.
- Гоголь как-то заметил, что когда построишь дом, то его обязательно будут ругать тридцать лет. А тридцать лет пройдёт, все будут говорить: «Какой симпатичный дом!» Если же говорить всерьёз, то проза Довлатова близка к философии второй половины ХХ века. Это философия повседневности. Такая философия плохо усваивается писателями Больших Идей.
Веллер со своим космогоническим сознанием разве способен понять Довлатова? И Быков со своим дидактическим, учительским мышлением (а учитель - всегда человек идей) разве может оценить философию повседневности? Философия повседневности — это когда в одной капле можно увидеть Вселенную. Но Быков или Веллер могут воскликнуть: «А что это за писатель такой? Писатель капли воды?»
Довлатов вряд ли знал о философии повседневности, но как человек талантливый он способен был улавливать какие-то сигналы из биосферы, из ноосферы, талантливым людям это дано — быть связанными со временем. А сама философия повседневности сдвигает и моральные ориентиры, делает их более сложными. Начинается работа вокруг факта, а не вокруг идеи: «Давайте будем все моральными». Нет, начинается поиск вариантов. Будем такими, или - другими, будем третьими. Разные вещи существуют в мире. Всё это присутствует и у Довлатова.
- А может это что-то личное? Допустим, у Веллера? Может, зависть?
- Возможно и это. Наши писатели вообще не любят друг друга. Это почти закон.
- А за границей разве писатели любят друг друга?
- Гораздо более терпимы друг к другу. У нас вообще ненормальные отношения в литературном мире. Этот мир очень партийный. Не в том смысле, что они разделяются политически, а в смысле вкусовщины. И это прямо скажем, не способствует развитию литературы. Из-за этой вкусовщины у нас нет совсем литературной критики. Критика должна отдавать себя, как женщина, писателю. А у нас литературная критика под себя всех писателей подвёрстывает. Вы — туда, а вы — в другую сторону. Поэтому с ослаблением «шестидесятничества» наша литературная среда очень агрессивная. Никто не радуется появлению новых талантов. Никто не хочет, чтобы новые таланты взрастали.
«Те, кто заставлял слова плясать под дудку, сейчас забыты»
- А вы сами себя к какому литературному лагерю относите?
- Да ни какому. Я сам по себе.
- Но вы вот говорили о направлении, вам близком, — Сорокин, Пелевин...
- Это писатели, которые стартовали одновременно с появлением русского постмодернизма. У нас постмодернизм преломлялся совсем особенно. Возьмите, к примеру, мой роман «Русская красавица». Это чистый постмодернизм. Но ведь когда я этот роман в 1980-м году писал, я даже не знал такого слова — постмодернизм.
А вообще — трудно себя к кому-то относить. Относить к кому-то или чему-то можно только условно, что называется, договариваясь на бегу. И потом — мы же не несём всю жизнь крест какой-то, а от чего-то отталкиваемся, к чему-то приближаемся. Всё просто только у тех, кто следует Большим Идеям. Скажем, учит всех, как Быков, или ищет смысл Космоса, как Веллер. Они если и меняются, то только внутри своих Идей. А когда ты понимаешь, что творчество — это свобода в передвижении слов, и ты в этом участвуешь, но не как главный, а просто помогаешь этим словам, то сегодня они тебя сюда вынесут, завтра — совсем в другую сторону. Главное — движение слова. Пушкин ведь отдавался слову, и поэтому он велик. А те, кто заставлял слова плясать под дудку, сейчас забыты.
- Вы долгое время были ведущим телепередачи. Вам помогал этот опыт в литературе?
- Мне кажется, общение на телевидении компенсирует писательское одиночество. Писатель — человек крайне одинокий. Подчас - обострённо одинокий. Иногда не хочется охотиться за персонажами, хочется просто общения. И у меня даже стало благодаря телевидению получаться. Я ведь когда начинал делать «Апокриф», был жутко косноязычен, не знал, как слова поставить. А передача помогла мне — научила публично говорить.
Беседовал Александр ДОНЕЦКИЙ
