«Охотники за голосами». Часть 3-я
Псковское агентство информации продолжает публикацию повести Романа Романова «Охотники за голосами». По словам автора, идея книги родилась у него в ходе выборов губернатора Псковской области 2014 года. «Роман Романов… ныряет на такую глубину, где почти нет воздуха и где обитают странные глубоководные существа российской политики», - так охарактеризовал «Охотников…» писатель и публицист Александр Проханов.
Продолжение. Начало см. здесь: Часть 1-я, Часть 2-я
* * *
Турист отключил телефон, продолжая стоять у загадочной картины в галерее Михайловкого замка. Звонок старого товарища Кузнечко вывел его из сумрачного, пограничного состояния сознания, которое он так любил, поскольку именно в таком состоянии в его голове рождались новые идеи и обретали ясность многие мучавшие его периодически вопросы мироздания. Турист тихо вздохнул, прямо почувствовав, как окружающее пространство перестало быть таинственным и наполненным чем-то особенным и важным. Зато вспомнил, что ничего не ел, что в карманах нет денег, не во что переодеться, некуда идти и какойто там неизвестный Петрович приедет за ним только завтра, только под утро в лучшем случае. С такими мыслями он уныло побрел искать гардероб, на всякий случай еще раз оглянулся на картину: никто на него не смотрел и даже Тихвинская икона, на его теперешний взгляд, оказалась на творении старинного художника не такой яркой, как показалось вначале.
В совершенно пустом гардеробе одиноко висела все еще влажная куртка Туриста. Иван медленно снял ее с вешалки, думая, чем занять себя и куда пойти. Решение пришло как всегда неожиданное и правильное. Чем смотреть в витрины кафе на жующих и пьющих петербуржцев да туристов и мерзнуть в невской сырости, проще остаться здесь. Он оглянулся по сторонам, быстро юркнул под панель гардеробной стойки и забился под полку для ручной клади посетителей. Здесь было, в принципе, тепло и сухо, и, несмотря на урчащий от голода желудок, Турист заснул крепким молодым сном.
Проснулся Ежихин от жуткого голода и от того, что попытался во сне повернуться с весьма затекшей на твердом паркете спины на бок, и, естественно, треснулся головой о стенку гардеробной стойки. Замер, моментально вспомнив, где находится, и вслушался в дворцовую тишину. Никого не было, тишина была абсолютной, и даже уличные звуки большого города не проникали в помещение. «Ну и хорошо», – подумал Турист, посмотрев на часы телефона. – «Первый час ночи! Это ж сколько еще голодать до утра! Интересно, есть здесь всякие лучи, детекторы движения и прочие хитроумные сигнализации? Даже если есть, то в залах, а не в гардеробе же!» Тем не менее, несмотря на свою уверенность, Турист осторожно выбрался из своего убежища и на четырех точках, медленно, направился туда, где ориентировочно находился холодильник доброй буфетчицы. «Клянусь, что все верну этой славной женщине! Клянусь! Лишь бы холодильник не оказался пустым!», – думал, смешно вихляя по коридору на карачках, словно старый неподкованный мерин, Турист.
Жадно пережевывая холодные гамбургеры и запивая их какой-то подозрительной выдохшейся газировкой, Иван Ежихин обдумывал свое положение. Как такое могло произойти, что его, в принципе, безобидного приличного человека – повязали и чуть не бросили за решетку с какими-то нелепыми подозрениями.
А началось все в экспрессе «Москва – Санкт- Петербург». Вернее, даже не с этого, а с того, что его давняя подруга, которую он давно стеснительно обожал, ни разу не видев вживую, написала ему, что поедет прогуляться по весеннему Питеру и, наконец-то, была возможность познакомиться по-настоящему. Иван снял с карточки все свои запасы, купил ей дорогой ювелирный подарок, билеты на поезд и помчался в Питер. А в вагоне его соседями оказались два очень приличных, интеллигентных человека Арни и Серж, которые возвращались с вечера встречи институтских друзей позднесоветского года выпуска. Арни был прибалтом, Серж украинцем, Ваня – политтехнологом. В такой компании не могла не вспыхнуть долгая и яркая экспертная дискуссия о том, что происходило в Украине.
Через какое-то время Ежихин понял, что ему так мягонько, интеллигентно, с легкой высокомерной иронией объясняют, какой он и ему подобные россияне, быдло и оккупанты в сравнении с продвинутой Европой, Прибалтикой и Украиной. Вдвоем на одного. Вот этого Иван с детства не любил природным своим и на удивление сохранившимся, несмотря на годы, чувством справедливости. Поумничать там на птичьем языке, в пух и прах дискредитировать вражеского кандидата на выборах, манипулировать общественным мнением в политической драке – это пожалуйста, на войне как войне, все равны, демократия и все такое. Но когда в его лице унижали страну, или даже не в его лице, а просто когда его народ, историю, традиции мазали черной краской и выставляли виноватым перед всем миром – в Ежихине просыпалось темное генетическое имперское подсознание. И никакая его европейская по сути и духу образованность, никакой социальный опыт и его личные романтические идеалы демократии не могли противостоять этим могучим архетипам. Это все равно, что болеть против сборной России по хоккею, каким бы ты ни был, и чем бы ни занимался – нельзя. Вот, войдя как раз в такое состояние в поезде, Турист прекратил любезничать и очень жестко перевел игривую интеллектуальную дискуссию в жесткое русло:
– А ну-ка, хлопцы, достали планшеты, залезли в свои википедии и форумы и хоть одно доказательство в студию, что русские солдаты рубили украинских, польских, эстонских, немецких детей топорами, разбивали их головки об угол дома, прикалывали вилами к забору, вешали на колючей проволоке гроздьями вокруг деревьев и сжигали живьем? Хоть один факт! Слабо? – холодно, медленно с прищуром проговорил Ежихин.
Повисла неловкая пауза, собеседники переглянулись, смутились, то ли от неожиданно резкого тона попутчика, то ли от того, что понимали: интернет ответить на вопрос не поможет.
– Вот только не надо сейчас парировать «миллионом изнасилованных немок», «дискурсивными практиками» или еще как-то пудрить мозги, как вы это всегда делаете, ответьте на конкретный вопрос! – Ежихин собрался в комок, наклонился вперед и, больше не давая вставить слово в ответ, продолжил. – Может, вы мне расскажете о фактах детской работорговли караванами финских младенцев? Или о столетних поставках с невольничьих рынков Москвы в Геную и Венецию маленьких турецких девочек, захваченных в Османской империи? Или, может, вы знаете о чудовищных медицинских экспериментах красноармейцев над японскими, монгольскими и китайскими детишками? А хотите, я вам сейчас с фотографиями, до самого вокзала, медленно, чтобы ваши хитрые и подлые головы до конца жизни запомнили, буду рассказывать и показывать все, что делали с детьми моей страны цивилизованные европейцы и прочие древние культурные нации? Хотите? А если ваши борцы за «незалежную Крайну» делали это, то разве стоит вся ваша вонючая бандеровская незалэжность хоть одного трупика младенца, которого на глазах у матери взяли за ножку и размозжили головку об угол собственного дома! Все ваши «дискурсы» и «ментальная комплементарность» не стоят одного уголька Хатыни, и прикрывать организованный садизм чем угодно – обыкновенная подлость вечных искренних шлюх и добровольных рабов!
Разговор, в общем, на этом и остановился, интеллигентные однокурсники по институту встали, ушли в конец вагона и стали о чем-то шептаться. Потом Серж ушел в другой вагон и через какое-то время вернулся с хитрой довольной мордой. «Выпил, наверное, с нервишек», – подумал тогда Турист. А на вокзале, не успел он даже выйти с перрона, к нему подошли два человека в форме, один встал чуть за спиной, второй попросил документы и предложил пройти во-о-он в то здание.
Теперь, находясь ночью под стойкой музейного буфета и жуя холодный гамбургер с кислой газировкой, Турист понял, что этот бандеровец чего-нибудь наплел про него милиции, может, даже террористом представил, а те и отработали сигнал. Надо было не бежать! Нет ведь! Он по своей обычной дурости и в предвкушении встречи с девушкой сначала подумал, что на перроне все равно никто стрелять не будет. Потом весело так представилось, как он рассказывает подруге, как лихо убежал от милиции, потом действительно рванул вбок и вперед, показав такой спринт, что и сам не ожидал. Правда, когда Ваня увидел бегущих наперерез чуть не из каждого угла вокзальной площади и со всех перронов сотрудников, он понял, что поступил опрометчиво. Его пару раз чуть не схватили, своей фигурой весеннего лося он кого-то сбил с ног. Документы с банковской картой в паспорте остались у сотрудника милиции, небольшую спортивную сумку с ювелирным подарком, зарядкой для телефона и вещами он потерял, зацепив за какую-то стойку, разбил колено и, каким-то дурацким, нелепым образом перелез через строительный забор и скрылся. До утра просидел под листом железа, слушая вой сирен и шум дождя, а утром тихонько, тихонько, держась в толпе, начал продвигаться в сторону центра…
Потом вспомнился Петропавловский собор, странное чувство, открытая золотая калитка у саркофага...
«Ох, блин!» – вдруг подумал Турист. – «Турист я, или не Турист! Раз в спальне, где убили Павла, идет ремонт, значит, как раз сейчас туда можно попасть!» Он деловито, аккуратно сложил обертки гамбургеров и пустую бутылку обратно в холодильник, взял с прилавка авторучку, написал благодарственную записку буфетчице с обещанием все вернуть в двойном размере, встал на карачки и медленно направился в сторону лестницы на второй этаж.
Проползая в бледном свете ночной иллюминации большого города сквозь дворцовые окна мимо знакомой уже стойки с объявлением о закрытом проходе и ремонте, Ежихин нечаянно громко икнул и замер в испуге. Трели сигнализации не последовало, ещё постоял на четырех точках, прислушался, поднял из своей лошадиной позы голову вверх и, одновременно с поднимающимися на затылке волосами, увидел, как медленно и бесшумно перед ним открывается двери спальни императора.
Из покоев шел мягкий желто-оранжевый свет. Ежихин почему-то не испугался, но как-то оцепенел, впал в прострацию, и даже нормальных мыслей в этот момент, о которых можно было бы написать, в его голове совершенно не было. Ступор. Вдруг из спальни раздался властный, энергичный голос:
– Милостивый государь, давайте уже без ваших шоков, умилений и страхов! Проходите-с, и не стойте в этаком смешном положении, словно бусурманин какой в экваториальных широтах! Встаньте и заходите, право слово! У нас с вами еще утром произошел полюбовный контакт, не стройте же из себя впечатлительную фрейлину!
Ваня подскочил, вытянулся, как перед каким-то страшным испытанием и по-прежнему с полным сумбуром в голове вошел в дворцовую спальню.
Значит, так, уважаемый читатель, спальню я описывать не буду, поскольку совершенно не умею, да и, честно говоря, не хочу все эти дворцовые штучки описывать. Главное, что она была совершенно жилая и старинная, освещалась свечами в каких-то музейных подсвечниках, кровать в белье, зеркала, картины, разбросанные вещи, в общем, как очень крутой номер «под старину» в очень крутой гостинице. Но главное, по комнате взад-вперед ходил человек в парике, белой ночной рубашке до пят, рваной и измазанной огромными пятнами крови со стороны груди. Павел остановился и резко повернул голову в сторону гостя. Перехватил взгляд его округлившихся, совершенно удивленных и испуганных глаз и резко сказал:
– Да, да, забыл. Про парик не забыл, а про пятна крови даже и не подумал. Прошу прощения, сударь.
Император резкими шагами подошел к огромному, в белье и подушках, ложу и взял камзол. Одел, поправил на груди, чтобы кровяные пятна не бросались в глаза, и медленно повернулся к Ежихину.
«Копия! Как на картинах!» – впервые пробежала более-менее связная мысль в голове Туриста, одновременно его начало трясти точно также, как это впервые произошло в Петропавловском соборе. – «Какая копия! Это император! Покойник! Привидение!».
Замешательство в доли секунды, и Иван Ежихин в благоговейном трепете, по непонятным для него самого причинам, рухнул на колени. Пока еще колени не грохнулись о паркет, в голове мелькнула мысль о какомто чудовищном розыгрыше из серии «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера», но тут же исчезла, потому как где-то в глубине души он чувствовал, что все это, пусть совершенно безумная, но правда.
– Вставайте и проходите, я имею небольшой разговор к вам, и уж определенно не в моей власти сделать вам что-то злое! – услышал Ежихин уже гораздо более спокойный и, как показалось, довольный голос Павла.
– Я думал, что старинные цари как-то по-другому разговаривают, не по-нашему, по древнеславянски, или по-немецки – французски, почему-то именно с этого начал разговор Турист, поднимаясь с колен.
– Простите, Ваше Величество, за ночное вторжение. Но, кстати, мне так интересно такое приключение! Уххх, меня уже распирает от любопытства! Неужели с улицы освещенной комнаты во дворце не видно? Неужели я чем-то достоин такой чести – видеть самого Павла!!!
Ежихин уже пришел в себя и действительно всем телом дрожал от выплеска адреналина, захлебывался от восторга, ужаса и таинственности происходящего. Такого приключения нельзя было даже вообразить себе еще час назад. Перед ним был самый несчастный самодержец всероссийский, которого, кстати, Ежихин давно уже пытался оправдать аж перед самим Кузнечко!
– Что вы! Ни в каком оправдании я не нуждаюсь, поверьте! У нас, вернее, у вас совсем мало времени. И разговаривать я могу, уж поверьте, на любом наречии, диалекте, и даже почти на любом профессиональном сленге. Насмотрелся и наслушался тут за два столетия, хоть по-французски, хоть по-научному, хоть как капитан третьего ранга, который на пенсии долго работал здесь и любил разговаривать сам с собой. Впрочем, мы отвлеклись…
Павел опустил голову и прошелся через всю комнату, встал у канделябра и, будто замерзнув, подержал ладони около горящих свечей.
– Мне весьма приятны ваши мысли и высказывания о моем царствовании, мне даже поначалу захотелось порасспрашивать вас. Но не надо только глупых сочувствий и жалких расспросов. Все-таки я император пропащий, оклеветанный. Нет в истории российской издевательств и анекдотов больше, чем анекдотов про меня. И глядя на мой любимый народ, я отдаю себе полный отчет, что этого исторического впечатления уже не переменить. Я и не хочу ни оправданий, ни мести. Достаточно с них моей мстительной выдумки с перезахоронением отца, когда на моих глазах каждый из его убийц через весь Петербург в обморочном состоянии плёлся за истлевшим прахом моего родителя. Поэтому сразу отметем тему моего царствования и расправы со мной вот как раз на этом месте. Почему вы? Потому что в отличие от редких ученых и искателей правды, вы в своей смешной, право, работе, думаете и ищете тоже, что искал и я. Секрет доброй и справедливой власти.
– Ага! – Громко сказал, не выдержав, Иван. – Желтый ящик для обратной связи? Это ваша технология, которой оказалось недостаточно, чтобы опереться на любящий вас народ!
– Глупости изрекаете, юноша! – Павел гневно остановил Ежихина. – Перебивать монарха, пусть даже давно почившего в бозе, недостойно и демократа! Дайте сказать! Я и сам пока не пойму, зачем мне нужно поделиться своими мыслями, надеюсь, я не ошибся с адресатом…
Ежихин замер. Павел еще несколько раз, слегка чеканя по-военному шаг и опустив в раздумьях голову на грудь, прошелся через всю спальню.
– Понимаете, милостивый государь, – было видно, как император даже как-то волнуется, что ли, – я с самого детства, отстраненный от государственных дел матушкой моею, имел возможность предаваться любым занятиям, лучшими из коих были не столько военные вахтпарады с верными гатчинцами и уж, конечно, не шпицрутены, но, прежде всего, чтение и беседы с немногими близкими мне людьми о государстве, истории, великих царях и полководцах. Меня мучил своей несправедливостью окружавший мир. Убийцы отца – в почести и на свободе, матушка, так искусно изображавшая из себя просвещенную императрицу, разоряла и угнетала русский народ в угоду кучке дворянских пройдох и карьеристов, большинство из которых ее же и обворовывали, не моргнув глазом. И в какую бы империю или королевство я пристально не вглядывался – везде я видел тоже самое: угнетение народа своего, фальшь, интриги, тщеславие, алчность и жестокость. Уже до воцарения я понял, что по-другому никогда и не бывало, даже в самых древних царствах. А я хотел по-другому. Жизнь народа я хотел сделать счастливой, помочь всем христианам объединиться в любви и не дать рабству, алчности и тщеславию править всем миром, что сейчас и творится на всей Земле.
И вот мой главный вопрос самому себе: можно ли править, властвовать в христианской любви и с чистой совестью?
Пусть это звучит несколько романтично, но вы-то, сударь, меня должны понять. Свой ответ именно на этот вопрос, именно после меня – тщетно пытался найти каждый мой потомок, каждый держатель русского престола: и Александры, и Николаи до самой гибели династии. Очень быстро мне стала ясна тщетность моей попытки. Законы земной власти – вне законов Христа, как бы земная власть ни была набожна.
Русскую власть никто не может понять, ни индус, ни европеец, ни собственный народ. Поэтому она всегда загадочна и мистична, будто бы кремлевская стена – это не крашеный кирпич, а волшебный занавес, который отделяет обычный мир от мира волшебного и таинственного. Поэтому русская власть или ужасна, или боготворима, но, как вы там говорите, не тех-но-ло-гична, а значит, долго без потрясений существовать не может… Почему? Потому что природа любой человеческой власти – порочна и греховна, а искренние цели и стремления русской власти – идеальны и божественны. Да, да! Вы не поверите! Нигде в мире царские чиновники не собирали налог на выкуп угнаных басурманами детей из рабства, нигде! И нигде Иерусалим под стенами столицы не строили, и коммунизм, и суверенную демократию, то ли не чудо…
Только русская власть на полном серьезе ставит перед собой совершенно божественные задачи и абсолютно моральные цели! Но искреннее сосуществование этих крайностей на одном престоле, когда нет откровенного первенства одной: ни Гоморры вокруг трона, ни чуда Третьего Рима – это как врожденная предрасположенность к самоубийству.
Павел остановился, задумавшись. Ежихин, боясь даже кашлянуть, внимательно ждал продолжения и мучительно пытался угадать ход мыслей царя. Павел продолжил, внимательно поглядев на Ивана, и снова зашагал по паркету:
– Можно ли, не совершая подлостей, хитростей и жестокостей, пусть даже ради самых благородных целей, получить и потом удержать власть? Я не построил ни одного заговора против матушки-императрицы, несмотря на естественные мотивы такого желания со стороны брошенного, униженного, лишенного отца и престола сына. После воцарения все мои указы были направлены на благо простого народа, во умножение христианской любви и упреждение сатанинской ереси.
Петербургской публике тогда было очень смешно, до сих пор экскурсоводы ехидничают. Но если посмотреть как раз из вашего мира, смешного-то мало! В Европе Христос уже мертв, в России – предан, и никакие тысячи золотых куполов не вернут святую веру в тысячи безбожных душ! Вы смеетесь над моими указами о запретах модных шляпок, причесок и бантов, но сегодня глупая Мода и яркие Зрелища сделали рабами миллионы миллионов, и подчиняет эта Мода людей куда сильнее, чем любой средневековый тиран. Вы смеетесь, что я послал казаков в Индию против британской короны, а теперь тихо ненавидите американских англосаксов, поняв наконец-то, что России нет места в их англицком мире! Вы испепеляли меня насмешками, что я пытался примирить хотя бы в отечестве нашем католиков, православных и староверов! А теперь с содроганием наблюдаете предсмертные судороги европейских приходов и монастырей, с тайным страхом глядите на каждого встречного магометанина на улице и с негодованием клеймите лжепатриархов на Окраине!
Да, сударь, вы сами, право, как редкое явление, почти обо всем этом догадались…
Поверьте, я нисколько не возвеличиваю себя, я просто попытался ответить на свой главный вопрос. Как мог...
Иван был увлечен монологом императора, он словно впускал в себя каждую фразу и лихорадочно старался понять сказанное. Конечно, дело было не в желтом ящике, конечно, дело было не в угадывании им добрых и пророческих мотивов Павла Первого. Дело было в чем-то другом. И вдруг он понял: главное – это его собственный старый вопрос, навязчивая идея об особой, честной демократической формуле власти в России и непобедимой технологии политических побед. Только что сама эта его идея была жестоко сброшена с пьедестала. Он чувствовал, что все его придумки и размышления на том уровне, который задает своим монологом Павел – ничтожны. Они, действительно, упираются в неразрешимый оксюморон русской власти: ее одновременного искреннего мессианства и жестокой повседневности самосохранения. Оставалась одна зацепка и, пользуясь повисшей паузой, он спросил:
– Если по-православному тяжело править, по-советскому долго невозможно, может, получится по- демократическому? Просто пока еще не прижились нормально все эти выборы.
Царь впервые посмотрел на Ежихина с искренним недоумением. Сделал к нему несколько шагов так, что Иван вновь невольно начал рассматривать кровавые пятна на белье между отворотами камзола.
– Знаете что, майн херц, скажу вам по секрету полишинеля: никакой демократии никогда не было, нет и не будет. А то, что у вас там есть, или, допустим, было в так называемой античной Греции – это всего лишь способ обмана и успокоения тщеславия народных масс…
– Пусть так, но это не отменяет ее эффективности! Вот зачем вы мне все это рассказываете! – забыв, что перед ним покойник, громко и возмущенно воскликнул Ежихин.
– Что вы от меня-то хотите? Павел улыбнулся, по-военному развернулся на пятках и медленно зашагал от Ежихина.
– Не кипя-ти-тесь, – медленно и отчетливо проговорил Император. – Мне просто очень жаль, что вы напрасно тратите свое время на вся-ку-ю ерунду! Россия – матушка подошла к своему очередному главному испытанию в истории. Вся великая Россия – может именно сейчас расцвести и спасти целый мир. Русские инженеры готовы придумать невиданное, ученые открыть невозможное, армия – стать невиданной по силе и уважению во всей человеческой истории, и, может быть, даже снова вернуть любовь Христа на грешную землю. Поверьте, я это вижу так же, как сейчас вижу вас. Но главная преграда и риск – это мой вопрос, вопрос русской власти.
– Я-то причем, Ваше Величество? – взяв себя в руки, спросил Турист, – взяли бы лучше с каким президентом или губернатором поговорили бы на такие темы! Что я могу? Я понимаю, что ваш вопрос самый важный, но на него только Академия наук ответит, и то не сразу, как я теперь понимаю.
– Не ответит! – Павел весело засмеялся. – Никогда! Ваши Академии не верят в Чудо, а Россия – это обычное, в моем-то уж мире точно, чудо, и ответ может явиться только чудесным образом. Даже вы, сударь, сами завтра будете всячески пытаться объяснить самому себе, что наш разговор – это не рядовое чудо, а какая-нибудь мозговая мутация, а потом снова начнете читать всяческие дурацкие книжки и проводить глупые научные эксперименты, строить доказательства.
– А что делать?
– Главное, не потерять себя! Не убегать от судьбы, не забывать про наш разговор, а там мало ли как выйдет, дуракам вообще-то везет…
– Погодите-погодите, – вдруг заволновался Иван, чувствуя, что разговор подходит к концу.
– Вы что-то знаете про меня такое? Или мне в чем-то будете помогать, ну, таком… Или мне что-то надо совершить, такое… И кто, простите, дурак-то?
– Нет-нет, Иоанн! – Павел несколько замялся, – ничего я такого не знаю, кроме того, что ты можешь думать иногда по-особому и при этом все равно любишь людей, что, поверь, очень редко у вас встречается. И помогать я тебе, при всем желании, не смогу, я даже и не знаю, в чем именно тебе помогать. Понимаешь, в нашем тут мире, который вы обычно не видите и выдаете за патологию нервной системы, все не так однозначно, понимаешь? Ну, тут как зеркало вашего мира, свои страсти, по крайней мере, у таких, как я. Поэтому давай сам, сам, сам, может, еще и встретимся. Кстати, вон там плинтус отошел, видишь? Перстень там уже больше двухсот лет валяется, возьми, а то строители не сегодня – завтра точно найдут…
Иван с большим напряжением, ватными пальцами, потея и проваливаясь в какой-то жар, увеличил щель между плинтусом и стеной, просунул свои пальцы под паркетную доску и выцарапал небольшой, ажурный с большим красным камнем, перстень…
– Ух ты, похож чем-то на мой подарок, что в сумке на вокзале остался, – весело сказал Турист, поднимаясь и поворачиваясь к императору. Перед ним была пустая, полуосвещенная уличным электрическим светом, в строительных лесах и беспорядке, полуразрушенная комната Михайловского замка…
II
Кузнечко проснулся хмур и груб. Не то чтобы постель в провинциальном мотеле его не устроила, не то чтобы Интернет не ловил, не то чтобы живот крутило, или чего еще по части физиологии. Он даже с легкими мурашками по коже вспомнил первым делом Богиню, еще потягиваясь на гостиничной, типа люксовой, полуторке со спинкой под Людовика XIV. Более того, радость от правильности и своевременности своего захода на губернаторские выборы первым делом возникла в его голове после первой ночи в такой не помосковски странной, Богом забытой Паракорочке.
Впрочем, школа Кузнечко – это ого-го какая школа, и не таких видали. Поэтому он не пошел в душ, достал патриотично модный спортивный костюм «Bosсo» из маленького и тоже очень модного баула-рюкзака, надел кроссовки и, закрыв номер, явно отличаясь от типичных постояльцев, упругой походкой бывалого спортсмена прошел мимо рецепшена с красивой, но, похоже, неоднократно уже матерью при ревнивом муже, сотрудницей в пуританской белой блузе.
Василий Сергеевич, действительно, с давних пор, чтобы не разонравиться женщинам и клиентам, заставлял себя бегать по утрам и по 5, и по 10, и даже иногда по 15 километров легкой, едва похожей на спортивную, трусцой, не жалея ни часа, ни двух своего личного времени. Тем более, что в процессе невинной полубеготни он успевал не только додумать достаточно коварные для рядового обывателя планы, но даже иногда искренне удивиться прекрасному творению Господа и местного мэра, в зависимости от парка или города, в котором он находился.
В этот раз Василий Сергеевич был хмур даже не изза припухшей после вчерашней драки губы, наоборот, его распирало и где-то тихонько что-то сладко томило от того вчерашнего удивительного чувства и от Богини, которая словно стояла перед глазами. Настроение было тревожным именно из-за сна. Он мучительно пытался его восстановить на свежую голову, видел в нем какоето совсем не шуточное предупреждение, или, вернее, даже подсказку, но никак не мог вспомнить…
Волевым усилием Кузнечко выгнал из головы все подозрительные для образованного человека мысли о снах, подсказках, томлениях и даже о Богине и, выбегая уже из Паракорочки по обочине вчерашней трассы, приступил к планированию. Сегодня в соседнем Пустозёрском районе отмечается день героической обороны железнодорожной станции поселка Пустозёрск. Судя по лентам местных новостей, на каждый такой праздник обязательно заявляется оппозиция и губернская власть, чтобы под предлогом высоких чувств, которые в такие памятные даты открываются в сердце каждого россиянина независимо от политических предпочтений, напомнить о себе избирателям и принять участие в торжественных мероприятиях.
Сам сценарий празднования из районного Дома Культуры столичному гостю был глубоко безразличен, но вот попытаться после переговорить с лидером губернской оппозиции на выезде – задача дня для Кузнечко. Второй задачей, по возможности, он наметил себе разговор с Главой района. Третьей, на вечер – все-таки попытаться созвониться и встретиться с Богиней, возможно, доехать до нее в столицу Провинции. Тем более, что уже можно, с парой – тройкой расписок, как он предполагал после вчерашней удачи, в качестве аргументов для разговора со столичными начальниками и областными политическими деятелями.
Но прежде всего он должен был встретиться с Туристом, нарезать ему задач и для начала отправить его к паракорскому либералу, важно было показать Петру Ильичу скорость и эффективность работы с ним, Кузнечко, а через него уже дальше по всем остальным главам и депутатам пойдет нужная информация и слухи о нем, Кузнечко, как о возможном губернаторе. «В этом деле мелочей не бывает!» – думал опытный политтехнолог, экономно передвигая, чтобы не устать, ноги. – «Три – четыре ярких услуги правильным провинциалам – и через неделю готовая репутация во всей области, через две недели – очередь желающих порешать свои старые проблемы, через три – толпа предусмотрительно желающих познакомиться, на всякий пожарный политический случай».
Кузнечко весело засмеялся в этот момент, представляя, как сегодня Глава Паракорочки, наливая амброзии еще советского разлива по стаканам, тихим голосом заговорщика будет рассказывать своим замам и секретарше о вчерашнем визите столичного гостя.
Вокруг бегущего человека благоухала влажная, ярко-зеленая прозрачная весна. На пустынной дороге – только легкий шелест кроссовок об обочину и несмолкаемые птичьи трели из придорожных кустов. Влага, разлитая маленькими болотцами и лужами среди кочковатых полянок, казалось, кишела то ли головастиками, то ли еще какими гадами, которых периодически ловили клювами красавцы-аисты, нисколько не смущаясь ни бегущего человека, ни редких машин. Везде бурлящая жизнь, весенняя суета, радость. Бегущий человек подмечал все это, сам растворялся в этой жизни, радостно сливался с нею. И Москва, и выборы, и депутаты казались ему совершенно другим, чужим, ненастоящим и выдуманным миром. Настоящий мир – вот он, живой, яркий, простой. «Я понял!» – думал Кузнечко, мысленно улыбаясь. – «Мне всю жизнь пришлось быть в самодельном мире, не настоящем, мы сами же его строили, тратили силы на его укрепление, сами же в нем жили, сами же его боготворили и отделяли от настоящего! Но боги – творцы-то из нас – хреновые, раз у нас нет места вот этому всему, нет места Богине, нет места хорошему портвейну и хулиганам-одноклассникам во дворе».
Вдруг он резко остановился и замер. Перед Кузнечко был тот самый поворот, тот самый пролесок, в который ушла вчера та странная бабка, в точности похожая на ведьму из старого фильма про Вия. Старые, черные и покосившиеся могильные кресты вдалеке, и все та же темная свинцовая туча, клубившаяся на горизонте там, где сходились тропинка, небо, кресты и зеленые клочья болотных перелесков.
Кузнечко стоял, словно окаменевший, рассматривал тропинку и могильную даль. Что-то вдруг незаметно, но очень существенно изменилось в окружающем пространстве. «Птицы замолкли! Тишина!» – понял Василий. В этот же миг он ясно и сразу вспомнил весь свой ночной сон, развернулся и быстрее привычного побежал обратно в направлении Паракорочки.
Сон на самом деле был прекрасен, если бы не эта чертова бабка. Теперь, на бегу, Кузнечко пытался сопоставить утреннюю пробежку, этот поворот на трассе, сон, драку и встречу с Богиней. Рационально объяснить не получалось, отчего ноги сами ускоряли бег. Ни птиц, ни благодушных аистов, ни буйство весенних красок вокруг он больше не замечал, мир вокруг превратился в чужой и опасный, зато еще и еще раз он прокручивал вдруг всплывший в голове сегодняшний странный сон.
Во сне он, совсем еще молодой советский студент, сидел в лекционном амфитеатре своего Политехнического института. Какой-то очень знакомый на вид профессор с кафедры научного коммунизма, чем-то похожий одновременно на Эйнштейна и Ломоносова, нервно размахивая руками, читал лекцию.
За окном была в разгаре уже перестроечная весна, над доской в аудитории висела огромная, краснобело-коричневая пенопластовая голова Ленина. Тут же, рядом с головой, белоснежно – пенопластовыми буквами составленное изречение: «Абстрактной истины нет, истина всегда конкретна! В. И. Ленин». Причем в последнем слове не хватало сразу двух отвалившихся букв, отчего студенты уже вполне открыто хихикали, мол: «Истина ко.к.етна – не дает, не прогоняет», а на фоне перестроечных разоблачений советской власти во всех газетах завхоз учебного корпуса уже как-то по-граждански храбро не торопился искать и клеить отвалившиеся буквы на свое место.
И вот этот профессор, периодически в широком жесте указывающий поднятой вверх рукой как раз на пенопластовую голову Ленина, вещал:
– Невозможно, коллеги, невозможно, не скрывая глаз от объективных научно зафиксированных фактов, верить всему этому чрезмерному советскому мракобесию, при всем уважении к нашей научной школе! Допустим, я не прав и конъюнктурен, но разве можно изменить факты, открытые каждому, при минимально объективном исследовании? Вот послушайте!
Есть гипотеза, что кухарку можно и должно научить управлять государством. Она не умеет, конечно, но можно научить, она должна, по мысли Ленина, участвовать в жизни государства! Авторская мысль именно такова, а не вырванные из контекста работы Владимира Ильича вульгарные трактовки. И вот сейчас все эти «прожекторы перестройки» и «демократические платформы» пытаются донести до нас вовсе не чтото новое, скрытое железным занавесом от советских граждан, а всю ту же ленинскую мысль о кухарке, но уже в обертке западной демократии! Это бред! – сорвался на тонкий фальцет профессор. – Это бред! Не получилось это у Ленина, не получится это у современных демократов! Почему?
Дорогие товарищи студенты! Послушайте! Если вы возьмете всю древнейшую историю и до наших дней, вы увидите, что власть берут, владеют ею, остаются в ней – только особые люди! В чем эта особость заключается? Феномен властителя, подчеркиваю, дорогие товарищи, в любой эпохе и в любой цивилизации – это феномен не человека, но бого-человека, или, по крайней мере, непосредственного родственника Божества. Все в мире менялось, рушились империи и возникали новые, менялась мода, техника и быт человечества, женщины получили права, а наемные рабочие создали профсоюзы, но феномен власти оставался неизменным! Властью обличены люди особые, не совсем люди.
В первобытном обществе, в условиях родоплеменного уклада обладание сакральным знанием, доступом к духам предков – первое и главное, первое и главное, повторяю, условие обладания властью! Первобытные люди, как вы уже должны знать, это далеко не только дубинка и грубая сила, это сложнейшая система представлений о мире и жестких моделей поведения. Далее идем. В любом традиционном обществе – и в рабовладельческом, и в феодальном, если по Марксу, эта моя мысль совершенно очевидна. Монархия в России освящалась помазанием и генеалогией, в Древнем Шумере, Египте, у ацтеков и инков власть и Божество практически одно и тоже. Вы можете сомневаться насчет Европы – источника социальных трансформаций на планете, но вглядитесь в нее! Почитайте внимательно Гомера, кого вы там увидите – Героев, они же цари городов и областей, то есть властители. А кто такой Герой? Кто такой Герой, я вас спрашиваю, а? Только тот, кто имеет прямое родство с богами – обитателями Олимпа и других потусторонних чертогов! К примеру, даже не самые главные герои Троянского эпоса. Кто такой Аякс Теламонид? Сын Теламона! А Теламон кто? Близкий друг Геракла, который в свою очередь сын самого Зевса и смертной женщины. Поэтому Гомер называет его по имени, и эти названные по именам товарищи из всего огромного греческого войска пользуются покровительством тех или иных богов. Все остальные, воины, слуги, кухарки – не достойны даже имени!
Сколько Одиссей плавал по морю в тщетных попытках вернуться на свой престол в Итаку? А с ним ведь команда спутников, земляков, боевых товарищей. Но за все их приключения Гомер не называет его спутников по имени! О чем это говорит, я думаю, вам уже понятно! Далее евангельская Европа с ее Священными Римскими Империями и родословными королей чуть не до Ветхого Завета.
Далее Новая Европа, где казалось, само понятие Божественного – попрано и перестало быть значимым, великородная аристократия потеряла свое решающее значение в обществе и миром стала править ненасытная буржуазия и ее капиталы. Но во власти опять ничего не меняется! Инаугурации по масштабу, торжественности, величию – с лихвой заменяют мессу, а с помощью денег буржуазии добытчик власти или ставленник во власть – моментально обожествляется до героического эпоса, будь это североамериканский эпос «отцов – основателей», легендарный Наполеон, или Железный Бисмарк.
Далее. Европейский и в этом же европейском смысле российский опыт полного разрушения социальной системы до основания, с точки зрения вечного феномена власти – привели к противоположному эффекту. Гитлер, победивший на демократических выборах, превратился в фюрера и арийского мессию, мумия Ленина вернула в современность культ Древнего Египта, Сталин – стал отцом народа, т.е. абсолютно, в смысле первобытной культуры – стал божеством на земле, родоначальником, живым тотемом, чем, собственно, всегда и является властитель на самом деле.
Поверьте, дорогие товарищи, неважно, насколько названные правители хотели быть полубогами или живыми идолами в голливудском смысле, если говорить о современных капиталистических странах, это феномен власти, который вместо объективного изучения маскируется нашими и капиталистическими учеными в мертвые абстрактные конструкции. Только особые люди могут брать и обладать властью, это «не совсем люди», или, в метафизическом смысле – Избранные.
Профессор замолк, переводя дыхание и светясь от счастья, что дожил до того времени, когда он читает лекции без согласования с партийной ячейкой кафедры. Оглядел полупустую аудиторию и спросил:
– Вопросы? Есть ли вопросы, товарищи? Не стесняйтесь.
В этой части сна у молодого студента Кузнечко внутри что-то щелкнуло и он, глядя на пенопластовую голову Ленина, поднял руку и с места громко спросил:
– Какой тогда смысл работать над собой, делать карьеру, если я точно знаю, что, например, никакой я не Избранный и не родственник Зевса, а сын простого инженера с авторемонтного завода и учительницы начальных классов?
– Никакого! – резко ответил Профессор. – Если все в этой аудитории решат, что они Избранные и пойдут во власть – будет именно то, что началось сейчас в нашей стране! Попомните мое слово, нам нужно бояться не парадов суверенитетов в ослабевшей империи, а парада тысяч тщеславий, решивших, что они Избранные и время их Откровения как раз пришло! Возможно, вам это неприятно слышать и больно бьёт в каком-то смысле по вашим жизненным мотивациям, но шансов у вас стать Избранным и в глазах миллионов небезосновательно властвовать – математически ничтожны. А по-другому, как я сказал выше, власть не обретается и не удерживается! Сама ваша мысль, что из сегодняшнего многомиллионного советского студенчества в будущем именно у вас есть шанс обрести власть – объективно ненаучна и полностью подтверждает мой главный тезис о, если хотите, мистической компоненте реальной власти! Ну, или вы просто жертва пропаганды вроде «Американской мечты».
Студент Кузнечко особо ни в какой горисполком или тем более в Политбюро и сам не собирался, о чем во сне прямо подумал, и вообще задал вопрос скорее из любопытства. Но ответ Профессора задел его собственное тщеславие, и пусть он никакой не Избранный, но уж точно не «такой, как все» и, как я уже рассказывал о его самоощущении: не обделенная умом и талантами личность. Поэтому он громко, на всю аудиторию произнес:
– То есть, опираясь на передовую биологию или на Библию, или на научно-марксистский лозунг о том, что все люди – братья, чтобы стать у руля государства, мне всего-то нужно докопаться в своей родословной до Адама, от которого произошли все люди, включая царей. Или до той обезьяны, прародительницы рода человеческого – чтобы можно было смело говорить всем, что я потомок и генетический родственник древних героев, и даже третья вода на киселе китайским императорам! А после этого я имею, по вашей логике, все права, чтобы назвать себя Избранным!
– Вы передергиваете! – возмутился Профессор. – Концепции, которыми вы манипулируете в качестве аргументов – это интеллектуальный балласт в нашем вопросе, не имеющий отношения ни к вам, ни к реальной Власти!
Вдруг слева от Кузнечко раздался звонкий девичий голос:
– Профессор, а если бы вам сейчас вместо споров наш Вася показал фамильный великокняжеский манускрипт или перстень сбежавшей от революции прабабки-графини? Или он бы остановил ядерную войну с Америкой, предотвратив аварию на какомнибудь реакторе? Или он привез бы с Олимпиады в Сеуле сразу три золотых медали? Или, допустим, он нашел золото Колчака в сибирской тайге и спас Советский Союз от поиска денег на закупку зерна в Канаде, вы бы поверили, что он, возможно, Избранный и подходит для вашего феномена власти?
Кузнечко повернул голову и увидел за соседней партой Богиню. Она посмотрела на него, подмигнула и звонко засмеялась своим обаятельным весенним смехом.
Вася одним ухом пытался расслышать ответ Профессора, но уже, радостный, вскочил из-за парты, чтобы протиснуться к прекрасной Богине.
Вдруг в аудитории раздался страшный грохот, все посмотрели на кафедру, за которой находился Профессор и увидели, как рухнул и вдребезги развалился на части пенопластовый красно-белокоричневый Ленин со стены. Богиня весело смеялась, Профессор, взмахивая руками, кричал в аудиторию: «Погодите! Я не закончил тему! Нам осталось еще разобрать универсальное правило десакрализации и смерти власти!». Откуда ни возьмись, в аудитории оказалась старенькая уборщица с уличной метлой. Она стояла спиной к студентам у треснувшего портрета вождя пролетариата и платочком вытирала слезы, что-то приговаривая и охая. Кузнечко пытался пробраться к Богине и вдруг старенькая техничка с метлой повернулась в его сторону, грозя пальцем и обращаясь к нему скрипучим голосом: «Не слушай никого, Васятка! Все в твоих корнях! Есть и меч – кладенец, и ковер-самолет, и шапка-неведимка! Зачем тебе енти всякие реакторы ремонтировать и золото ентова Колчака искать? Оно давным-давно за кордоном, время только зазря транжирить!»
К концу фразы уборщица со своей метлой оказалась уже перед самым носом Кузнечко и он с ужасом узнал ведьму из кинофильма про Вия, искусно замаскированную в форменный синий халат уборщицы. Он отпрянул от нее, развернулся и бросился бежать прочь из аудитории. Дверь оказалась так близко, что он, студент Кузнечко, не рассчитал расстояние, не успел затормозить и врезался скулой в угол двери…
«Той самой скулой, – подумал будущий губернатор на бегу, – в которую мне вчера врезали кулаком. Вот отчего я проснулся и не досмотрел сон!».
Кузнечко вбегал в Паракорочку полный благодарности своему ночному кошмару и очарованный своим новым открытием: «В наш проект необходимо ввести коррективы! Я должен не только собрать подписи, зарегистрироваться и расторговаться с Москвой или губернией, я должен перестать быть каким-то там московским политтехнологом! Я должен стать особым человеком, с печатью высших сил и высшего предназначения, во мне они все должны увидеть Спасителя и Грозу, не просто так оказавшегося в Провинции! Только как-то это все надо обыграть. Вот бы прямо сейчас взять и притащить в область прямо 100, нет 200 миллиардов, например, из Китая? Или из Японии! Нет, это через МИД все, сложно, кто я такой, или попытаться? Придумаем! Ведь только вдуматься: не успел я собраться забрать власть – как уже столько непривычных странностей вокруг! В этой паранормальной провинции моя голова работает лучше, чем в молодости, объективно говоря. Тьфу – тьфу – тьфу».
За поворотом показался провинциальный мотель, рядом стоял его черный джип и, опираясь на него спиной, жмурился на солнышке Ваня Ежихин.
Продолжение следует…
