Сигналы от Бога. Памяти священника Павла Адельгейма
"Когда человек умирает, / Изменяются его портреты. / По-другому глаза глядят, и губы / Улыбаются другой улыбкой", - писала Анна Ахматова. Проверил. Глаза глядят и губы улыбаются по-другому. Анна Андреевна была права, хотя её поэтическое наблюдение чуждо мистики; оно о предательской субъективности человеческого восприятия. Ведь мы от природы духовно слепы, беспомощны, как котята. И что-то реально важное, настоящее, подлинное начинаем замечать лишь на расстоянии, задним числом. Например, на расстоянии смерти. В запоздалом прозрении. Уже после.
Так уж несправедливо и обидно устроено информационное общество, что сутки-другие всероссийской мирской славы ("повсеградно оэкранен") свалились на отца Адельгейма не тогда, когда он советским "узником совести" шёл на зону, не тогда, когда возрождал бедные православные приходы Псковщины, и не тогда, когда отстаивал на церковном суде своё сокровенное понимание христианства, своё видение православной соборности, а тогда, когда его вдруг не стало. Мученическая смерть подвела итоги. "Беловик" земной жизни написан. Верней, прерван.
Несправедливо и обидно не для погибшего священника, разумеется, а прежде всего для современников, суетливых, грешных и неблагодарных. Особенно для нас, его земляков. Потому что были рядом. Имели роскошь общаться чуть не каждодневно. Присоединиться к пастве. Слушать и слышать проповеди. А мы бездарно транжирили драгоценные минуты вероятного (и невероятного) общения с пастырем.
Утешает тут лишь то, что если на мгновенье представить, как все страждущие вдруг дружно кинулись бы к отцу Павлу за духовным окормлением, его повседневная бытовая жизнь стала бы невыносима. Или он вынес бы и эту ношу? Как вынес смерть отца и арест матери, незавидный статус лишенца, преследование за "клевету на советскую власть", как сдюжил восстановление храмов в Пскове и окрестностях, устройство приюта и школы, как выдержал и претерпел двадцать лет гонений правящего в епархии владыки.
Известность отца Адельгейма в России, культурной, образованной и мыслящей, не имеет смысла преуменьшать. Священника хорошо знали не только в Пскове. Его религиозный и церковный путь сам по себе служил примером. Он писал книги, в которых терпеливо и настойчиво разъяснял свою позицию по многим актуальным вопросам церковной жизни, вёл живой дневник в интернете. Его знали и ценили за дар проповедника и богослова, миссионера и публициста, поэта и интеллектуала. За мужество и свободу быть пастырем душ человеческих, а не бессловесной овцой в рясе.
Лично для меня отец Павел Адельгейм персонифицировал тот желаемый (хочется сказать: идеальный) образ православного священника, каким он, вероятно, является всякому неофиту: внимательного, чуткого, просвещённого и умудрённого опытом человека, настоящего посредника между небом и землёй, всегда способного выслушать страждущего, понять и помочь — делом или Словом, которое собственно для пастыря и есть самое важное дело жизни.
Как и многие неофиты, пришедшие к религиозному вопрошанию через учёную книжность, благодаря текстам Павла Флоренского, Сергия Булгакова, Ивана Ильина, Алексея Лосева и других замечательных русских религиозных мыслителей, я просто не видел в современном Православии (в её здешнем варианте, разумеется) людей, достойных высокой миссии Христианства.
Из горького личного опыта, из гордыни да по наивности, я вынес не самые лестные представления о современном Православии. Мне всерьёз виделось тогда, что нынешняя Церковь в лучшем случае исторически укоренённый социальный институт с метафизическими обременениями, а на самом деле механизм профанации подлинной религиозной жизни. Религия, то есть собственно осуществление связи с трансцендентным бытием, с Богом, казалась возможной где угодно: в искусстве, в природе, в душе индивидуума, но только не в православном храме, захваченном ряжеными стяжателями и циничными лицемерами.
Отец Павел на удивление быстро и легко убедил меня, что все мои невесёлые наблюдения над священнослужителями, как и его собственный конфликт с правящим архиереем, не есть суть церковной жизни, а лишь временное её состояние и, быть может, даже в чём-то неизбежное её искажение.
Я просто увидел вблизи, воочию, человека, который просто верит в Жизнь Вечную, в живую церковь Христову, свободную от всякой временной и пространственной шелухи, верит в Христа, увидел настоящего подвижника, и этого факта оказалось достаточно, чтобы развеялись все сомнения, ушли претензии и печаль.
Уже само по себе наличие в Церкви таких людей, как отец Адельгейм, реабилитирует её в глазах паствы, оправдывает её существование под началом сатанинской власти в советские годы да и в наше непростое время.
Получается, что буквально нескольких встреч с отцом Павлом оказалось достаточно, чтобы "выправить", преобразить, сделать более терпимым и понимающим моё восприятие тысячелетней Русской Православной Церкви как организма веры Христовой. Церковь и выше, и глубже, и несравнимо ближе к Истине, чем любой её служитель, а уж тем более иерарх, и значит, нет повода для беспокойства.
В этом смысле каждодневное служение отца Павла, его личный пример, его проповедь, его искренность, его любовь, всё, что он нёс людям как священнослужитель, были насущней, полезней, важней и действенней, чем круглосуточное вещание трёх десятков православных телеканалов.
У меня до сих пор хранится толстая папка переписки отца Адельгейма с Патриархом Алексием II и правящим архиереем. Меня тогда поразило, как легко иногда священнослужители обвиняют друг друга в сатанизме. Можно сказать, это их обычная практика в богословских и церковных дискуссиях. Дьявол всегда рядом.
Мы сидели с отцом Павлом за его большим гостеприимным столом и говорили о вере и церкви. Я задавал свои вопросы, отец Павел отвечал. Телевизор, находившийся в комнате, привычно работал в качестве фона. Показывали фильм "Человек-амфибия". Из динамика звучал лихой припев: "Эй, моряк, ты слишком долго плавал, я тебя успела позабыть. Мне теперь морской по нраву дьявол, его хочу любить!"
Отец Павел продолжал говорить, не обращая внимания на телевизор, как вдруг его лицо исказила гримаса боли и досады, словно от резкой зубной боли. Он молча взял в руку пульт и выключил телевизор.
Мне почему-то сделалось не по себе. Вроде бы простое совпадение, а не знак свыше, но было ясно, как на самом деле Потустороннее ближе к нам, чем мы привыкли думать. А отец Павел в этот момент как раз и говорил о том, что нужно быть внимательней к сигналам, которые посылает нам Господь...
Прошло почти девять лет, и по телевизору, в новостном репортаже, я увидел знакомую комнату, тот самый стол и накрытое тело священника. Между тем давним и как будто мимолётным эпизодом и вчерашними кадрами с места страшного события вдруг возникла неразрывная бытийная связь. Совпадений не бывает, случайность есть закономерность, жизнь буквально пронизана смыслами и тайными знаками.
Этот наивный бытовой мистицизм наверняка был чужд отцу Павлу Адельгейму. Однако для меня эти знаки существенны и существуют. И тот факт, что двадцать лет назад отец Павел строил храм для душевнобольных в Богданово, и факт его гибели от руки бесноватого человека теперь тем более не кажутся мне простым совпадением.
Александр ДОНЕЦКИЙ
