Рисовать начал в 33 года: ПАИ-портрет с Александром Бушуевым

Как бизнесмен стал художником, почему деревня лучше города, в чем секрет удачливости и где любой пейзаж хоть сейчас рисуй – об этом пообщались с российским художником, «митьком» и общественным деятелем Александром Бушуевым в рамках нового проекта Псковского агентства информации «ПАИ-портрет».

И швец, и жнец, и вообще молодец

– Александр, выбирая между городом и деревней, что ты предпочитаешь? Вроде сейчас прохладно.

– Да, летом-то хорошо в деревне. Летом лучше, чем в городе, однозначно. Зимой… ну, спорно. То есть и зимой хорошо в деревне, но я лучше в городе буду жить зимой. Но этим летом я практически все время провел здесь, в Митковицах: мне очень нравится.

– Какой же кайф?..

– Это экзотика. Это не так, чтобы на каждый день кайф, это кайф на разик – раз в год приехать истопить печку с друзьями, и тогда да, я согласен.

– Сам деревенский?

– Нет, городской. В первый раз увидел корову вблизи, по-моему, в 18 лет или даже в 19.

– Какие впечатления?

– Ну, корова, оказывается, большая такая, с рогами, и от нее пахнет. Это очень интересно.

– Псков? Псковский, что ли?

– Где-то под Псковом, да. С друзьями поехали в деревню, и вот. У меня не было ни бабушки, ни дедушки в деревне, ни дяди с тетей. У меня все городские, все интеллигенты – педагоги, инженеры и прочие городские работники.

– А в деревню как давно попал?

– Вообще это интересная история. Я когда работал в псковском порту…

– Был такой порт?

– Был такой порт, да. Я работал даже не в самом порту, а рядом, внутри: это было совместное предприятие – псковское прорабство путевых работ. Я работал там в изыскательской партии. Хотя по образованию у меня очень хороший диплом Ленинградского речного училища. Получилось так, что у меня родился первый ребенок, доченька, должен был родиться сын. Я пришел к начальнику и говорю: «Вот так, мне надо где-то жить», – потому что я снимал квартиру. Уже были невыносимые условия, надо было как-то жить. Я говорю: «Если вы цените меня как специалиста, то давайте квартиру, если нет, то отпустите меня, я буду искать другое место работы». А раньше, если ты помнишь, после получения диплома надо было отработать несколько лет обязательно, не то что сейчас: бегают, ищут работу. Было с точностью до наоборот.

– Распределение?

– Распределение, да: надо было отработать. Мне надо было в системе речного флота отработать пять лет. В результате меня отпустили, и я поехал как раз в деревню. Это был такой колхоз-миллионер «Дружба» – рыболовецкий колхоз на Псковском озере. Очень интересное, красивое место. Я был знаком с председателем, и он меня пригласил туда тоже работать специалистом на флоте. Вот так и попал в деревню. Это было самое начало перестройки. 1987 год, еще даже не перестройка, а конец Советского Союза и начало всех этих движений. Мои дети там получили заряд здоровья: деревенской жизни, пищи деревенской.

– Они начали с деревни, да?

– Да, получается, что они начали с деревни, но они, наверное, этого не помнят, потому что они были маленькими, когда я вернулся в город. То есть я отработал где-то пять лет, и после этого вернулся в город, потому что началась настоящая перестройка, началось кооперативное движение, люди, мои друзья стали зарабатывать деньги. И конечно же, тех заработков, которые я получал на флоте, мне не хватало для того, чтобы прокормить семью. Я вернулся в город, и началась эпопея околокоммерческих и прочих возможностей заработать деньги, которые были необходимы для семьи из четырех человек.

– Чем ты занимался? Что это за околокоммерция?

– Я пошел работать в цех по выделке шкур, как ни странно, и довольно быстро достиг там каких-то успехов мастерства. Я выделывал шкуры. Была такая фабрика «Зима», и я понял, что можно зарабатывать очень много денег. В результате я накопил себе уже без всякой помощи работодателя или государства на первое жилье очень быстро. Я купил домик в Пскове. Продолжал зарабатывать, пошел уже дальше, находил способы зарабатывания. Я много чем зарабатывал деньги, только всегда старался не лезть в криминал, в такие сферы, которые я не считал морально допустимыми. Я не торговал водкой, наркотиками – вот этим всем. Хотя в те времена много друзей, знакомых перепробовали всяческие неэтичные способы зарабатывания денег. Я после выделки шкур занимался перегонкой и продажей автомобилей, потом подался в шоу-бизнес, скажем так, там у меня тоже много опыта: я ездил по стране с серьезными коллективами и работал директором у некоторых музыкальных исполнителей. Потом мне это сильно надело, я от этого сильно устал. Потом два раза в Америку ездил – вот такие скачки. Если я буду говорить об этом, то это будет надолго. Были скачки во всевозможные стороны, которые в конце концов привели меня сюда, в Митковицы, к этой печке, и вот у меня стоит этюдник, на пригорке ждет остывающий бетонный раствор, который я должен выложить определенный в пандус для того, чтобы в следующем году дети творческого клуба «Феникс» могли выступить на фестивале. И это была такая небольшая цель, которую я должен очень быстро привести в порядок.

Картины на гвозди

– Как ты попал в Америку? И зачем, главное?

– В Америку я попал очень интересно. Если ты помнишь, был такой Вольный университет, и там работал мой друг детства Олег Борисович Чепуров. И он меня познакомил с какими-то американцами.

– Переводчик от Бога был.

– Да. И переводчик, и педагог, и преподаватель от Бога, и человек хороший. Господь таких рано забирает. Он меня познакомил в очередной раз с кем-то из американских педагогов, которые приехали из Америки. Это какое-то чудо. Расскажу, с чего началась эта весна, этот сезон, этот год. Я подготовил объект для того, чтобы сделать крышу на одном из сараев, был серьезный капитальный ремонт, мне для этого нужно было 350 тысяч евро. Все сходилось к тому, что у меня в этом году 55 лет – юбилей. И у меня в Европе образовались три выставки, то есть пригласили в три места: в Берлин, потом в Дюссельдорф, потом в небольшую галерею около Базеля в Швейцарии. И все сложилось так, что я должен был в этот свой юбилейный год провести три выставки в Европе. Конечно, мне бы хватило оттуда денег, чтобы завершить строительство.

– Европа работала на нужды сарая?

– Да, Европа работала на нужды сарая, совершенно верно. Должна была работать. Но пандемия все это дело поломала. Что я начал делать? Я начал тосковать, переживать, утирать сопливый нос и говорить: «Да что же это такое, да как так можно!» Это длилось, наверное, минут 10 или 15. Потом я понял, хватит унывать, нельзя тосковать и переживать по этому поводу, надо что-то делать. И я начал делать другой сарай, в котором поменьше работы и проще. Тем не менее на базе этого сарая уже девять лет мы проводим митковитские фестивали, локальные, небольшие, с творческим клубом «Феникс», с ребятами и с приглашенными артистами. Я приглашаю моих друзей из Москвы, из Питера, которые показывают мастер-классы, вместе выступают. Такие сборные концерты с угощением, с разговорами, с хорошим, добрым весельем, у нас абсолютно безалкогольная зона. И вот сейчас я один из этих сараев укрепляю для того, чтобы сцена была более ровная и порядочная, потому что там люди спотыкались, какие-то были доски, это мне не понравилось. Поэтому я все это время сейчас занимаюсь хозяйственными работами.

– Как все образовалось-то?

– Получилось так, что все-таки нашлись отечественные покупатели, которые покупают мои картины. Я тут же воплощаю выручку в цемент, в доски, в гвозди, в саморезы, в плату работникам. И слава богу, получается. Туго, тяжело, но получается.

33 и один год

– Как начал рисовать?

– Рисовать я начал удивительным образом в 33 года.

– И три дня?

– И три дня, и три ночи, да. Как раз одна из первых педагогов из Америки Сьюзан Эмли. А, нет, это было уже потом. Я сломал ногу в 33 года. И как раз вынужден был полтора месяца лежать дома без движения, хотя я уже привык к тому, что у меня два телефона, телефонные звонки, беготня, работа, поездки, командировки. И вот я, значит, сломал ногу и лежу. И тут приходит ко мне в гости Анатолий Николаевич Елизаров, человек, которого я считаю своим учителем. Прекрасный псковский кузнец, художник и вообще очень хороший человек (царствие небесное). И приносит мне этюдник и краски, говорит: «Саш, все равно ты ничего не делаешь, давай-ка порисуй, пока лежишь дома», Поставил мне какой-то натюрморт. Я говорю: «Да я рисовать не умею, Анатолий Николаевич». Он говорит: «Не надо уметь, просто рисуй – и все». И с таким добрым посылом, который он мне дал, я и правда начал рисовать, и мне это стало нравиться. А потом уже появилась Сьюзан Эмли, которая пригласила меня в Америку, увидев мои работы. Я, честно говоря, думал, что это шутка и какое-то веселье, прикол: я не рисовал до 33 лет, и вдруг приезжает художник из Америки и говорит, что у тебя здорово получается. Начинает хвалить, нахваливать. Я говорю: «Да не может этого быть, вы ошибаетесь!» Нет, говорит, у тебя получаются хорошие рисунки, живопись и все такое прочее. Я так же в шутку и ответил. Говорю: «А давай меня тогда на выставку пригласи в Америку». Она говорит: «А давай!» И она меня приглашает на выставку. Это был 1999 год, то есть через год после того, как я сломал ногу, я поехал в Америку и уже принял участие в полноценной выставке, и она была оценена. Уже тогда, говоря современным языком, я стал профессиональным художником, потому что на этой выставке картины были все проданы: художник, который продает свои картины, может считать себя профессиональным художником. Может быть, я неправильные термины говорю, но мне кажется, что это так.

– Получается, твоя карьера художника началась в Америке.

– Получается, что да. Когда я во второй раз поехал в Америку уже после этой поездки, я наметил три интересных плана, три события, которые должен был выполнить. На самом деле их оказалось даже немного больше, я там пробыл несколько месяцев. И по результатам этой поездки меня даже наградили орденом. Есть в Америке такое некоммерческое православное общество, называется Свято-Троицкий или союз, или собор, в общем, Свято-Троицкое общество, и они награждают каждый год, номинируют на ордена Святой Троицы заслуженных деятелей культуры, людей, которые оказывают содействие. Звучит это так: диплом на трех языках за содействие в области культуры и дружбы между российским и американским народами. Вот и мне вручили этот орден, он у меня дома лежит. Я его, конечно, никогда никуда не надеваю, но он существует, есть диплом на трех языках: на русском, на английским и на латыни. Я для того, чтобы его получить, даже вынужден был купить себе смокинг – тоже висит в шкафу, я его ни разу, по-моему, после этого не надевал.

– У тебя где-то есть орден и где-то есть смокинг.

– Да.

Оптимистам везет

– Кто публика, которой востребованы твои работы? Она какая-то особенная?

– Нет-нет! Это разные люди, в основном это совершенно простые нормальные люди. Я не разделяю любителей моего искусства по каким-то классам, категориям. Совершенно разные люди. Некоторым из этих людей может даже показаться, что, как я слышал в свой адрес, «моя племянница в 3-м классе лучше рисует» и все такое. Я не обижаюсь, потому что действительно ни на какую критику не обижаюсь. Это мой щит, это мое оружие, потому что я не учился нигде. Если бы я учился в Строгановке пять лет и потом кто-то критиковал мои работы, наверное, мне было бы больно и обидно, потому что я столько времени потратил на обучение. Я не тратил на обучение ничего, кроме полутора месяцев, когда лежал со сломанной ногой. Все остальное – это просто с любовью выполненная работа, это увлечение, я получаю кайф, когда рисую. Как желание принимать пищу или пить воду – вот такое же у меня иногда желание рисовать, просто непреодолимое, иногда очень хочется и тянет к мольберту, хочется рисовать. Я получаю от этого удовольствие. И когда от этого удовольствия я получаю и какое-то денежное вознаграждение, считаю, что я просто счастливый человек.

– Ты можешь сказать, что тебе по жизни везло?

– Бывало. Везение меня сопровождает всю мою жизнь, конечно.

– И люди, и вот эти совпадения с мольбертом, с художницей из Америки…

– Да, конечно, и с переломом ноги, как выяснилось. Если бы я ногу не сломал, продолжал бы заниматься каким-нибудь бизнесом. Превратился бы в человека с долларами в глазах, который не мог бы остановиться в зарабатывании денег, которым я занимался много лет. И слава богу, я из этого вырвался. Я, наверное, лет восемь или семь назад прекратил свой последний бизнес ради того, чтобы заниматься только творчеством и общественной работой.

– Тебе не становится скучно?

– Скучно – никогда. Мне бывает голодно, мне не бывает скучно.

– Голодно?

– Голодно, потому что я привык, скажем так, иметь стабильный заработок до этого. А сейчас у меня нет стабильного заработка, все очень спонтанно. Поэтому иногда бывает, что тут у меня нет возможности покупать вкусную еду, как приучил себя до этого. Ничего страшного в этом нет, можно прекрасно хлеб с растительным маслом есть в таких условиях, как в детстве.

– Ты допускаешь мысль, что когда-нибудь везение, популярность закончатся? Что тогда?

– Какая-то другая фаза, какой-то другой уровень жизни, совершенно другие моменты наступят. Они не должны быть только прекрасными. Почему? Просто все зависит от того, как ты смотришь на этот мир. Можно быть пессимистом, можно быть оптимистом. Я оптимист. Я буду искать и находить хорошее, доброе во всем, что меня окружает, даже в каких-то скорбях, печалях и сложных моментах я всегда буду находить хорошее.

– У тебя есть мечта?

– Да, есть. Но я не буду ее озвучивать.

– Но она достижимая? Почему ты не хочешь ее озвучивать?

– Я, может, тебе бы сказал, но не на камеру, потому что нас могут увидеть многие люди, и не хочу, чтобы о моей мечте знало много людей.

Пассатижи не нужны

– Твои дети тебя поддерживали в таком транзите от бизнеса к творчеству?

– Так получилось, что у меня двое детей: дочка и сын. Они оба имеют высшее образование. Я, в общем-то, помог им получить его, я их поддерживал до тех пор, пока они не получили дипломы. И после этого произошла та самая трансформация, когда я перестал заниматься бизнесом и перешел от стабильного заработка именно к творческой работе. В принципе, их это никак не коснулось, никоим образом. И конечно же, они поддерживали. Они всегда мне говорят: «Папа, если тебе хорошо, то и нам хорошо». У нас вместе с ними такой душевный союз с детства. Я счастлив, что у меня такие хорошие дети.

– Это правда, что художники всегда дарят друзьям и не друзьям на праздники только свои картины?

– Не знаю. В принципе это логично, потому что сейчас такое время, когда сложно что-то найти, чтобы подарить. Особенно когда человек обеспеченный и у него, в принципе, и так все есть. Вот раньше пойдешь на день рождения, купил по дороги пассатижи за 3 рубля 70 копеек – и все просто счастливы, все рады. Или вазу какую-нибудь стеклянную. Сейчас ни вазы, ни пассатижей – ничего не надо никому. Все есть у всех. Поэтому что дарить? Если есть возможность, подарить картину. Вообще, говорят, книга лучший подарок. Поэтому это актуально и сейчас.

– У тебя не было желания написать книгу про свою жизнь?

– Бывает. Но для этого совершенно нет времени. Когда-нибудь я к этому приду обязательно.

– Когда руки будут дрожать?

– Тогда не все возможно будет вспомнить. Как это называется, когда забываешь?

– Склероз.

– Склероз, правильно. Говорят, склероз – это история, это когда четко помнишь, что было много лет назад, но не помнишь, что было пару минут назад. Поэтому, может быть, склероз, который наступит в случае моей старости, поможет мне написать эту книгу, кто его знает. Конечно, было бы здорово вести дневники, особенно в то время, когда была вся эта перестройка, становление нашего государства, там было много интересных моментов, которые я уже конечно стер из памяти, забыл, наверняка они потомкам потом были бы очень интересны. Но я думаю, кто-то другой написал об этом.

– Когда начинается старость?

– Старость начинается тогда, когда ты себя чувствуешь стариком. Я себя в 55 лет чувствую молодым человеком, юношей. Я думаю, что есть люди, которые в 30 лет считают себя стариками, и я таких видел. Может быть, даже раньше, чем в 30 лет. Поэтому как ты себя ощущаешь, такой возраст у тебя и есть. Это точно.

– Ты же православный человек?

– Я православный человек.

– Ты приходил к вере или мама, папа?..

– Нет, ни мама, ни папа. Скорее, наверное, какие-то скорби и несчастья, которые на меня обрушивались, укрепляли меня к вере. Вообще, я, наверное, не такой православный человек, каким хотел бы себя видеть. Я мало соблюдаю постов, праздников, но в душе я, наверное, все-таки самый настоящий православный человек.

Ключевые «переломы»

– Ты помнишь свои первые детские воспоминания?

– Да. Мне было, наверное, годика четыре, мы жили на Урале, в закрытом городе Верхнееленске. Я помню эту девятиэтажку, в которой мы жили, какой-то парк, скамейки, прогулки – это то, что я помню.

– Мама и папа что, на твой взгляд, в тебя вложили?

– Они научили меня читать и полюбить книги. Потому что они, в общем-то, оба педагоги, оба с высшим образованием, и интеллигентность была вложена в меня в детстве. Но, помимо папы с мамой, меня воспитывал и очень много вложил в мое воспитание мой дедушка Коробов Сергей Александрович, который был замначальника штаба нашей воздушно-десантной дивизии, начальником штаба 37-го полка и вообще огромной души человек. До последнего времени на каких-то сходках ветеранов, когда узнавали о том, что я там присутствую, его однополчане, уже старики, боевые офицеры, со слезами на глазах вспоминают моего дедушку и меня мелкого, когда я с ним ходил, когда был совсем маленьким мальчишкой. Это очень трогательно.

– Получается, и дивизия, и…

– Много чего – чего только не было! Я еще тебе рассказал из интересного процентов, наверное, 20 или 30, какие-то ключевые точки, на которые можно опереться.

– Давай про ключевые точки. Подозреваю, у тебя их много в жизни. Назови два или три переломных момента и людей, которые повлияли на твою жизнь сильнее всего. Одно ты уже назвал – это поломанная нога, мольберт.

– Нет, первый момент – это мой дедушка, который вложил в меня очень много любви, очень много образования, души, это дедушка Сергей Александрович. Это первый момент из детства, это человек, который мне дал максимально много, что можно было дать подростку, ребенку в то время. Потом – Ленинградское речное училище. Я в 15 лет туда поступил после 8-го класса, четыре года отучился, прошел настоящую школу жизни, то есть это было тяжело, было трудно, было здорово. Я сумел получить диплом и все-таки потом поработать на флоте.

– Как ты туда попал? Почему речное училище?

– В конце 70-х – начале 80-х годов было такое идиотское слово – профориентация. Если перевести на русский язык, это значит, что после 8-го класса тогда была десятилетка: восьмилетнее образование, десятилетнее и там уже дальше. Вот после 8-го класса надо было обязательно детей распределить в какие-то ПТУ – тех, кто не поступает в 9-й класс, кто учится похуже. Я учился в школе похуже, вот и меня распределили в какое-то ПТУ. А я сказал: «Я не хочу идти в ПТУ, я вообще в Питер хочу поехать. Хочу в мореходку». Я хотел поступить в Арктическое училище, но в 1980 году в Арктическое училище после 8-го класса перестали принимать. Поэтому был выбор: или речное училище, в которое я поступил, или мореходное училище рыболовецкого флота. Меня отговорили от «рыбки», поэтому я поступил в «речку», в речное училище. Это было очень спонтанно. Не было же интернета, были какие-то друзья, которые что-то передавали, что-то рассказывали. Среди моих питерских друзей оказался один выпускник этого училища… Он даже не этого училища выпускник – он выпускник ПТУ, тоже речного (по-моему, это 64-е ПТУ), а у нас оно было как техникум: речное училище, как арктическое, мореходное училище, было на базе техникума. Вот он мне и посоветовал поступить туда, я его послушался и поступил, слава богу. Это было здорово, это школа жизни, это в самом деле лучшие года. Учеба в Питер, я считаю, самое интересное, что может быть у молодого человека. Потом уже семья, рутина, заработки. Когда учишься – это, конечно, золотые годы.

Митковицкий сад камней

– Дед, речное училище – какие еще моменты?

– Потом началась перестройка – и это тоже здорово. Я, конечно же, по умолчанию опускаю то, что у любого человека самый важный момент – это рождение ребенка. Детей у меня двое. Это тоже было, и это было очень здорово. После этого начались годы беготни, зарабатывания денег, постоянной суеты. А потом я сломал ногу и начал рисовать. Познакомился с «Митьками», «Митьки» меня пригласили к себе. За счет этого тоже приобрел много интересных моментов в жизни.

– Как ты познакомился с «Митьками»? Тоже на выставках?

– Как ни странно, в Америке. Там была выставка, я там тоже был. Там мы с ними побратались. Они сказали: «У тебя здорово получается рисовать, давай к нам!» Мне это сильно польстило, я согласился. И вот с 2000 года я член творческого объединения «Митьки».

– Ты «митек»?

– Я «митек». Многие сейчас уже и не знают, кто такие «митьки». Как ни странно, это творческое объединение, которое уже 40 лет на плаву. Я считаю, что это просто глобальное достижение, потому что любой творческий союз, любая творческая организация очень недолговечна. Я в такой долговечной организации состою, мне это нравится.

– «Митек», костыль, поломанная нога, мольберт, дедушка… Митковица.

– Митковица.

– «Митьки»… так совпало?

– Так совпало. У Мити сгорела дача с Синявино под Питером, и я говорю: «Поехали, зачем тебе под Питером все это непонятное отсутствие экологии? И вообще непонятно что. Поехали в Псковскую область, найдем что-нибудь». Мы искали поближе к Питеру: Плюсса, Струги Красные, Гдов. Потом говорю: пойдем в Печорский, Порхов… В общем, было не найти ничего нормального, чтобы в душу легло. А он все бубнил: вот Печорский район, вот здесь у меня карта 64-го года, там есть деревня Митковицы: Митковицы, Митьки. Я говорю: «Да нет уже, наверное, этой деревни давно». Выяснилось, что есть эта деревня. Когда мы сюда приехали, это оказалось как раз то самое место, где надо жить, где надо отдыхать, где можно работать и рисовать, и тот же Анатолий Николаевич Елизаров, когда здесь побывал в первый раз, сказал удивительную вещь: здесь в любом месте поставь мольберт – и можно рисовать, это готовая композиция, готовый этюд. На самом деле здесь очень красиво.

– Ты так и делаешь?

– Я так и делаю.

– Сад камней?

– Сад камней мой друг Витя сделал. Он не может этого не делать. Только отвернешься – он уже два-три столбика поставил. У него камни липнут к рукам, в нем умер великий геолог. Он талантливый в этом плане человек. Я не умею этого делать. Лучше нарисую что-нибудь.