Начало возмездия: тяжёлые воспоминания бывшей советской разведчицы

Воспоминания Марии Степановны Козловой (Журавлевой) войдут в сборник документов об истории партизанского движения на территории Невельского района Калининской (ныне Псковской) области.

Мария Степановна – разведчица партизанского отряда особого назначения УНКГБ по Калининской области. Она действовала в Невеле с февраля по 13 июля 1942 года. Позже её арестовали немецкие оккупационные власти и отправили в Витебск, откуда ей удалось бежать и продолжить дальнейшую борьбу с фашистами в рядах партизанского отряда Воропаева, входившего в 1-ю Белорусскую партизанскую бригаду М. Ф. Шмырёва (Батьки Миная).

«Шло горячее лето 1964 года. В пионерском лагере «Строитель»¹ жизнь кипела. Дети, вывезенные в основном из Великих Лук, Опочки, Невеля и Себежа, заражали взрослых своей беспредельной радостью свободы после учебных занятий, своей близостью к природе, своим счастьем.

Я работала начальником лагеря. В моём дневнике появилось: «Вчера я вместе с завхозом поехала получать продукты для лагеря. Мне ещё очень хотелось купить для детей ягоды на базаре. Мы часто ходили в лес и по полям. К сожалению, в районе посёлка Опухлики поля и леса не могут дать нужное количество ягод на такую большую счастливую детскую ораву, когда ни одна ягодка не укроется и не дойдёт до полного созревания. Итак, мы едем в Невель.

Внимательно вглядываюсь в домики последней деревни перед городом, и мне вспоминается военная зима 1942 года. Стараюсь не давать воли своим воспоминаниям – мне хочется быть счастливой. Я давно дала себе слово не вспоминать ужасы войны, не вспоминать то, отчего сжимается сердце в груди, отчего в 18 лет поседели волосы на моей голове. Всякий раз я старалась не вспоминать про Невель, мысленно отделив этот город от себя равнодушной зелёной завесой природы, которая всё излечит, всё украсит и всё заполнит. Но в этот раз я не удержалась. Мы едем по дороге, по которой я прошла в феврале 1942 года, но теперь я вижу себя со стороны…

По обочине дороги шагает молодая девушка, мимо неё проносятся машины с немецкими солдатами. Впереди лежит деревня, которая мне кажется совершенно пустой. Запуганные жители не подают и признаков жизни. Захожу в самый ветхий домик и прошусь переночевать, но хозяйка отказывает в ночлеге.

«Почитайте, – говорит она, – то, что висит на углу дома».

На синей плотной бумаге приказ вермахта:

«За оказание помощи красноармейцам – расстрел. За оказание сопротивления немецким властям – расстрел. За то, что пускают ночевать неизвестных лиц, – расстрел».

На каждом доме висит этот зловещий приказ. Похоже, что подобных приказов заготовили достаточно в немецких типографиях. Слово «расстрел» выделено крупным шрифтом. Всё сделано с немецкой аккуратностью и точностью. Даже приказы висят на соответственных углах каждого дома. Всё продумано и предусмотрено. Явно готовилось заранее, без спешки и так далее.

Захожу в другой дом. Теперь уже выбрала добротный. И на нём висит такая же бумага. Здесь также последовал отказ. Захожу в третий, четвёртый дома – результат один и тот же. Люди сочувственно смотрят на мои истоптанные валенки, но никто ночевать не пускает.

По заданию Калининского УКГБ я должна явиться в полицию Невеля, и лучше туда прийти с утра. Но, по сложившимся обстоятельствам, придётся идти на ночь глядя. Вот по этой дороге я и шагала, чтобы присоединиться к невельчанам и начать вести тайную и опасную борьбу с врагом.

Наша машина въезжает в Невель. Открывается дверь молочного комбината. Важный, одетый по форме вахтёр останавливает нашу машину и заставляет сойти с кузова двух юношей. Завхоз пытается сговориться с вахтёром, ведь он захватил парней, чтобы они помогли ему с погрузкой. Но вахтёр неумолим – чувствуется порядок большого предприятия. Заходим в бухгалтерию, стучат арифмометры, поблескивают логарифмические линейки. Идём дальше. Проходим один, второй, третий кабинет, сотрудников мало. У всех сосредоточенные лица. Наконец, заходим в кабинет инженера, расположенный рядом с цехом готовой продукции. Мне дают белый халат и колпак того же цвета. Инженер – Николай Петрович – знакомит нас с этим большим и благоустроенным комбинатом. Гудят автоматические машины. Сыплется сухое молоко. Катятся пустые банки и возвращаются уже заполненные продукцией. Кое-где видны люди в белых халатах. Спокойные, сосредоточенные лица, словно у врачей.

Комбинат, говорит инженер, может дать в сутки 27 тонн сухого молока. В соседнем цеху толстыми непрерывными струями течёт сливочное масло. Вот каков теперь Невель! Он уже знаменит! Этот крупнейший молочный комбинат – один из 70 подобных в Советском Союзе.

В последнем цеху зелёная галерея цветов. Возникает чувство гордости за наш народ-созидатель, который из руин и пепла поднял эти дворцы промышленности – заводы. И тут в моей памяти всплывают картины 1942 года.

По Невелю бродят в одиночку и строем враги... Несколько домов и высокая, сиротливо господствующая над распластанным, втоптанным в пыль пожарищ городом высокая труба из красного кирпича. Вдали горит щетинная фабрика. Редкие жители переговариваются вполголоса между собой и безразличным взором посматривают в сторону пожара. Немцы мечутся как оголтелые. Слышны их гортанные крики, сочетающиеся с лаем собак. Только голоса собак и немцев слышны в городе.

Народ молчит, в глазах ненависть...

По улице Ленкоммуны от бывшего летнего сада спешно двигается немецкое подразделение солдат. «Шнель, шнель!» – орёт ефрейтор. Они пробегают по деревянному мосту, только что восстановленному итальянскими инженерами Дино и Сильвио. Топот их кованых сапог на время заглушает звук пожара и эхом разносится по опустевшим улицам. Вскоре весь квартал, оцепленный немецкими солдатами, затягивает пелена дыма.

Теперь это ушло в прошлое. Развернувшиеся перед моими глазами блага добыты большой кровью наших патриотов.

Люди! Помните это всегда! Берегите эти блага! Берегите мир!

Я стою во дворе молочного комбината и не могу прийти в себя от нахлынувших воспоминаний. Никак не могу себя заставить слушать рассказ Николая Петровича. Рой воспоминаний путает мысли в моей голове. Поспешно простившись, я спешу в город. Вот церковь и кладбище, умиротворённая картина. Лаская взор, покачиваются цветы, чарующая пыльная зелень. И снова мысли туманят прекрасное видение. Горло сжимают спазмы рыдания от счастья за себя, оставшуюся в живых, за муки погибшего здесь народа.

Мимо этого кладбища я прошла в далёком 1942 году. Смутную тревогу тогда вызвали во мне деревья с обглоданной корой, стоявшие здесь, на кладбище, оцепленном многими рядами колючей проволоки. Позже я узнала, что в Невеле, на стыке немецких армейских групп «Север» и «Центр», с 15 июля 1941 года, то есть с момента оккупации города, находился пересыльный пункт пленных красноармейцев. И располагался он на территории кладбища и бывшего военного городка. На этом пересыльном пункте временами скапливались большие массы военнопленных. С холодной жестокостью немцы расправлялись с ними. Они периодически расстреливали наших солдат группами по 60 человек. Оставшихся в живых морили голодом и холодом. Бедняги теряли человеческий облик, они поедали траву, обгладывали кору деревьев. Военнопленные находились раздетыми, под открытым небом даже в начале зимы, когда израненную землю сковали первые морозы и припорошило снегом. Некоторые жители города в тревоге не могли ночью сомкнуть глаз от протяжных, душераздирающих стонов замерзающих голодных красноармейцев. Днём по лагерю несколько заросших бородой пленных везут тачку, на которой грудой лежат мёртвые товарищи. Даже по официальной немецкой статистике, только за два месяца 1941 года было захоронено в этом лагере 2 500 военнопленных. Всего же за время существования лагеря в нём погибло свыше 7 000 красноармейцев. Они погибли, но отказались перейти в стан врага. Не стали предателями Родины.

Эти церковь и кладбище вызвали у меня и другие воспоминания...

Идёт весна 1942 года, хоронят предателя нашей Родины, начальника карательного отряда полиции Кухтина. Немцы устроили этому циничному подонку пышные похороны. Немецкие офицеры с показной торжественностью выносят гроб из церкви. В гробу – проклятый народом и приконченный нашими патриотами, ненавистный всем предатель. Он мёртв. Лица жителей суровы, с еле просачивающейся с опущенных глаз искоркой удовлетворения, ведь кругом враги. Где-то далеко, в глубине души, теплится радость удовлетворения от мести, а кругом враги, держись душа и не плошай, борьба ещё впереди. Враг ещё силён и коварен.

Галереями стоят немецкие солдаты. Гроб проносят мимо равнодушно стоящих жителей города. В глазах горожан нельзя заметить сочувствие. А если послушать, о чём говорят люди между собой: «Хорошо партизаны размолотили гада», – говорит старик. «Слава Богу», – отзывается женщина. На площади нет русских мужчин, если не считать предателей – полицейских, которые хоронят своего кумира. Секретарша начальника полиции Гуделайтиса и дочь полицейского Костылёва несут крышку гроба, украшенную цветами. Медленно плывёт гроб на плечах рослых немцев, и рядом Гуделайтис, словно не находя себе места, путается под гробом. Вскоре после похорон он как бешеная собака бродит по городу.

По улице, важно подбоченясь, за спиной надменного кучера носился второй предатель народа – бургомистр Васильев. Его мрачную, чёрную душу не тревожили истерзанные врагами колонны пленных, сопровождаемые такими же предателями – полицейскими с немецкими овчарками. Нет. Он не замечал их страданий, стонов и ненавистных взглядов. Все в городе должны были уступать дорогу этому лютому зверю, пришедшему на пост обер-бургомистра по трупам советских людей. Но добрались советские разведчики и до его чёрной душонки.

Славная дочь советского народа, невельская учительница Елена Кильдешева ценой своей жизни убрала этого предателя.

На центральной площади Невеля немцы устроили своё кладбище. Здесь в марте 1942 года были похоронены фашисты, перебитые партизанами в деревне Лёхово. За мостом через Еменку и сейчас ещё стоит дом Ленкоммуна, 8. В нём я и остановилась для выполнения задания Калининского УКГБ по разведке вражеского тыла в Невеле. Семья Хобутовских, дорогие моему сердцу старики, укрыла меня от всех окружающих тогда опасностей. С отрадой и глубокой душевной теплотой я вспоминаю Клавдию Андреевну и Сергея Ивановича, их внучку Неллю и внука Евгения, помогавших мне в самые трудные минуты жизни.

Наш дом состоял из шести комнат. В начале марта немцы отобрали от нас солнечную сторону дома, оставив нам две маленькие комнаты. Помню, что в первый день поселения немцев мы услышали за стеной, где располагались солдаты, радостный лай щенка. Наш Женя, мальчик девяти лет, горел желанием увидеть этого щенка, но ему это никак не удавалось. Днём он часами простаивал около дома, подкарауливая, когда щенок выйдет на улицу. Он даже ухитрился посмотреть в окно бывшей спальни дедушки, теперь там должен расположиться обер-лейтенант, но он ещё не приехал, и, по Женькиным соображениям, щенок находится в спальне.

Щенка нигде невозможно было увидеть, хотя он лаял довольно часто, особенно по утрам. Вскоре немцы нашли себе уборщицу Марию Боженову, которая и рассказала Женьке, что лает щенком молодой солдат. По утрам он вертится около большого портрета своей невесты в красивой рамке и желает показать, что он, как собака, охраняет её, лая щенком.

Поселились немцы в самом радостном настроении. Вскоре по тотальной мобилизации им прислали обер-лейтенанта, раненного в колено. Нога у него не сгибалась, и потому он ходил с палкой. А через несколько дней ему прислали денщика – 60-летнего тихого маленького старика, бывшего адвоката из Мюнхена.

По утрам, когда денщик обувал обера, тот, находясь в мрачном состоянии, избивал его, а когда все отправлялись на учения, старик приходил к нашим дедушке с бабушкой и рассказывал о жизни в Германии. Я присутствовала при этих беседах в качестве переводчика и вскоре узнала о жизни мюнхенских бюргеров и в особенности, где бывает обер-лейтенант в Невеле и так далее.

Однажды денщик попросил у бабушки кастрюлю и сказал, что будет печь блины для оберста, который ездил на карательные экспедиции по борьбе с партизанами и привёз муки. Всякий раз, когда он возвращал кастрюлю, на донышке оставалось немного блинного теста, и как-то виновато говорил: «Это русское, кушайте».

Старик был довольно начитан, хорошо знал произведения Льва Толстого, особенно «Воскресение». Часто говорил о Катюше Масловой, что было связано с его профессией адвоката.

Однажды старик постучался к нам ночью и стал что-то возбужденно рассказывать, держа в руках кастрюлю, полную растворённого на блины теста. Дедушка позвал меня перевести разговор. Денщик отдал кастрюлю и сказал, что больше блинов он печь не будет, так как его обер-лейтенант погиб в бою с партизанами у деревни Лёхово и вместе с ним погибли почти все его солдаты. Их замороженные трупы привезли на двух машинах для похорон. Похороны состоятся завтра, а сегодня ночью немецкие солдаты копают могилы.

Целую ночь за стеной стояла тишина, и только на нашей стороне еле слышался шёпот. Утром мы с Неллей решили обязательно сходить на похороны врагов.

По архивным данным, в бою с партизанами в поселке Лёхово было уничтожено 390 немецких солдат и офицеров, но хоронили на площади далеко не всех². Партизанами был разбит немецкий гарнизон в деревне Лёхово и немецкое подразделение, прибывшее на подмогу фашистам из Невеля.

Мы идём на площадь со стороны немецкой биржи труда. Морозное мартовское утро. Деревья в пышном инее. Аккуратно в линию, выстроенную немецкими солдатами, стоят 50 полированных, выкрашенных в вишнёвый цвет гробов. Впереди стоит шеренга солдат в зелёной форме, они держат опущенные к земле красные знамёна с белыми кругами, на которых чернеют зловещие свастики. Напротив этой шеренги застыли ряды автоматчиков. Между автоматчиками и гробами стояли немецкие генералы в ярких шинелях, а с другой стороны – целая орава священников и их прислуга – все в чёрной одежде.

Снег запорошил комья земли около ям. Вот вперёд движется священник с огромным крестом на груди и за ним вся его свита. Совершив свой путь, он остановился.

Теперь последовала очередь обхода для генералов. Они говорят торжественные речи, дают клятву отомстить. У меня в душе кипит ненависть. Хочется броситься к ним. Впиться руками и зубами в их ненавистные глотки. Они, наши враги, на нашей земле, в нашем городе, клянутся отомстить! Кому отомстить? За что? Русским? За то, что они без боя не отдали дом своих отцов? Свой дом! Россию!

«Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет!» – так говорили наши праотцы, так говорят наши родители, так говорим мы, и также будут вторить наши дети и внуки!

«Пойдём», – шепчет мне Нелля.

Нет, я не могу уйти. Волею судьбы я нахожусь здесь, я советский свидетель начала возмездия за муки нашего народа, за мою сожжённую мать, за пытки моего отца, за расстрелянного в лицо разрывными пулями моего брата, за мою замученную карателями сестру с малым ребёнком, за старика дядю, убийцы которых стоят сейчас здесь, их главари находятся на этих похоронах.

«Не поднимай глаза, – шепчет мне Нелля, – у тебя в них радостные лучи и ненависть».

Ещё мгновение, и всё помрачнело. Всё ужасное стало вырываться наружу. Застрочили автоматы, давая салют. Исчезла парадность. Гробы стали опускать в землю. Народ стал расходиться. Кругом все рассосались на израненные улицы полуразрушенного города. Из костёла, который находился рядом с площадью, вышли огромные немецкие лошади – битюги (в костёле была устроена конюшня), которые цепочкой, не торопясь, потянулись к реке на водопой, оставляя за собой грязные следы.

В моей голове проходят думы – как много ещё нужно сил, сколько ещё надо пролить крови, отдать жизней наших лучших людей, чтобы очистить наши города и сёла, нашу священную землю от этой мрази, от этого надрывающего душу топота немецких кованых сапог.

Бой в Лёхово заметно оживил жителей Невеля и омрачил зазнавшуюся, чванливую немчуру. Оставшийся в живых «щенок» уже не лаял.

Вскоре немцам пришло пополнение, а вместо обер-лейтенанта приехал гауптман. Прибывшие с ним солдаты были такими загорелыми, что мы сначала считали их не немцами, а людьми другой расы.

Вскоре гауптман бесцеремонно заявился к нам, заявив, что он должен знать, кто живёт по соседству. Ему подчинялись и солдаты, проживавшие в соседних домах. Кстати, он был довольно болтливым. Он сразу рассказал нам, что они приехали из Африки, где он воевал под началом его любимого генерала Роммеля. Заставил солдата принести показать нам портрет этого генерала, позже участвовавшего в заговоре против Гитлера и покончившего жизнь самоубийством. О себе гауптман сказал, что он солдат всю жизнь, как себя помнит.

Шла весна 1942 года. Становилось тепло, и мы часто всей семьёй сидели на крыльце своей половины дома. Немецкие соседи часто исчезали на несколько дней, а когда возвращались, причём далеко не все, были злые и хмурые.

Вернувшись, они устраивали по ночам попойки и долго орали свои гортанные песни. Бабушка беспокоилась за нас с Неллей, оберегая от этого пьяного зверья, и заставляла спать под кроватями.

С каждым днём немцы становились всё мрачней. Реже становились слышны их песни. А однажды гауптман подошёл к нашему крыльцу и сказал с каким-то ожесточением, что идут жестокие бои под Великими Луками и что он, знающий войну и умеющий воевать офицер, восхищён русскими солдатами и офицерами, которые теперь воюют лучше немцев.

«Аллес капут» – часто повторял он. Чуть позже мы узнали, что «молодой щенок» и другие с ним солдаты погибли в боях под Великими Луками. Как радостно на душе, что близится час освобождения, когда эта чёрная мразь будет навсегда изгнана из этого города, что наши войска начали бить их по-настоящему. Полученные сведения мы старались всеми путями доводить до населения города, что заметно оживляло их и звало на подвиги, вселяло уверенность ближайшего освобождения.

Вскоре наши самолёты всю ночь бомбили Невель. Это была первая воздушная тревога в городе для немцев и радостная симфония для нас. В эту ночь никто не спал. Мы смотрели на развешенное с самолётов над городом освещение, на разрывы фугасных бомб как на праздничный салют. Радостное удовлетворение принесла жителям паника в стане врага. Немцы бросались бежать к дверям, в окна и торопливо сбивали друг друга. Метались в нижнем белье, трусливо ползали по отрытым возле домов окопам. Мы отправились посмотреть, что делается на «той» стороне нашего дома. Везде было тихо и пусто. Двери открыты. В разбитые окна спокойно светит луна. Ветер, проветривая комнату, с достоинством хозяина шелестит газетами и другими разбросанными бумагами. В углу лежат обоймы с патронами. На полу валяется уже никому не нужный портрет невесты «молодого щенка».

Бомбёжка не причинила особых разрушений, но морально вселила уверенность в победе советских людей, временно попавших под ярмо оккупации, и заметно разрушила убеждения и уверенность немецких солдат и даже отдельных офицеров в своей непобедимости.

Недалеко от нашего дома, на улице Урицкого, стояло здание полиции. Мне вспомнилось, как после ареста меня туда водили на допросы. Теперь этого проклятого дома нет. Разрушен. В нём бургомистр Васильев и начальник полиции Гуделайтис добивались от меня признания расшифровки моего задания, угрожали расстрелом, как они говорили, вместе с евреями на «Голубой даче». Страшили неизвестностью, что никто и никогда не узнает, где будет зарыт мой прах, не узнают о моём патриотизме и моей стойкости. Не добившись ничего допросами, Васильев даёт команду: «Расстрелять!»

«В «Голубую дачу?» – услужливо спрашивает Гуделайтис...

Меня отводят в камеру, которая находилась в северной части здания. Страшная ночь в ожидании расстрела... Но любовь к жизни, к борьбе победила. Я вырвалась на свободу из цепких лап противника для продолжения ещё более стойкой борьбы с врагом, но уже не одиночкой, а в многочисленных рядах партизан!

Оставив воспоминания, я возвратилась к своим подопечным в пионерский лагерь «Берёзка»³ в Опухлики с полными вёдрами душистых ягод. Дети с радостными лицами встречают нас у ворот. Ах дети, дети! Только среди ваших радостных и беззаботных личиков можно забыться от всех горечей души, от всех невзгод и тягостей прошлого.

Цветите юные и здоровые телом! Вам всё дано в нашем Советском государстве для жизни, учёбы и работы».

Бывшая разведчица, учительница школы № 5 города Великие Луки до 1980 года Мария Козлова (Журавлёва).

Примечания:

1. Так в источнике. ТЦДНИ. Ф. 600. Оп. 2. Д. 508 Л. 3.

2. Цифра завышена более чем в три раза. По донесениям партизан, убитых немцев насчитывалось 123 человека. ТЦДНИ. Ф. 147. Оп. 3. Д. 173. Л.

3. Так в источнике. ТЦДНИ. Ф. 600. Оп. 2 Д. 508. Л. 18.

Справка:

Мария Степановна Козлова (Журавлёва) – уроженка деревни Коковкино Великолукского района Псковской области. Весной 1941 года она окончила 9-й класс средней школы, работала письмоносцем, ежедневно доставляла почту в соседние колхозы «Седьмой съезд Советов» и «Красное Знамя». Однако со временем наряду с обычными письмами ей приходилось доставлять и мобилизационные удостоверения, а также различного рода приказы об эвакуации колхозного имущества, скота и другие важные документы, представлявшие несомненный интерес для врага.

К середине июля 1941 года фронт вплотную приблизился к этим местам. Многие жители уходили из деревни. Все – отец, мать, брат Миша, сестры Прасковья, Ольга, Анастасия и Евдокия вместе с Марией Степановной – также покинули деревню Коковкино. Однако уйти от фашистов в этот день им не удалось. Мария Степановна вспоминала: «Когда беженцы, недалеко от станции Кунья, смешались с отступающими бойцами Красной Армии, на нашу колонну обрушился целый шквал артиллерийского и танкового огня гитлеровцев, успевших прорваться далеко вперед». Вся семья была вынуждена вернуться обратно в деревню. Однако на следующий день Мария Степановна вместе с сестрами отправились в Кунью, где и приступили к работе в госпитале, который размещался в здании средней школы.

Больше месяца, до конца августа 1941 года, сдерживали войска 22-й армии на подступах к Кунье натиск гитлеровцев, стремившихся любой ценой прорваться к столице. Всё это время здесь не утихали ожесточённые, кровопролитные бои, особенно за деревню Белая Нива, которая прикрывала подступы к мосту через реку Кунью и к железнодорожной станции.

В это же время в Кунье начала действовать подпольная группа, организованная ребятами-комсомольцами. Был создан штаб группы из четырёх человек. Николай Гущо – начальник штаба, Михаил Журавлёв отвечал за связь с подпольщиками-комсомольцами в окрестных деревнях и распространение с их помощью сводок информбюро, Иван Павлов – за приём радиопередач из Москвы и размножение их, Мария Журавлёва – за разведку на железнодорожной станции и в Куньинском гарнизоне немцев. Группа срывала и уничтожала портреты фюрера, вместо грозных приказов фашистского командования расклеивала лозунг: «Смерть немецким оккупантам!», проводила разведки на железнодорожной станции. На пути в Кунью был разгромлен немецкий обоз и отправлено в лес к партизанам два подвода с боеприпасами и мукой.

Кроме этого, на протяжении двух дней (20-21 января 1942 года) и станция Кунья, и весь посёлок находились в руках этих храбрых ребят. А 22 января 1942 года в посёлок вступил партизанский отряд бывшего председателя Куньинского райисполкома Семёна Фёдоровича Иванова. Одновременно с партизанами появились подразделения Красной Армии. Но для Марии Степановны Козловой-Журавлёвой всё только начиналось. В этот же день 22 января она получила сообщение о смерти своей семьи. Мать, Матрёну Филипповну, сожгли заживо, а сестру Ольгу с двухлетним сыном, семнадцатилетнего брата Мишу, его друга Сашу Мотылева, брата отца Антона Алексеевича Журавлёва и отца расстреляли.

С января 1942 года по 13 июля 1942 года она была бойцом партизанского отряда особого назначения УНКГБ по Калининской области.

Единственным желанием Марии Степановны было немедленно попасть в любую воинскую часть.

Но этому не было суждено случиться. С этого момента её стали готовить к работе в тылу врага, в городе Невеле. Была придумана легенда, для убедительности которой разыграли арест Марии Степановны.

А через два дня она отправилась в Невель. Здесь она устроилась на работу в столовую мыть посуду. Как отмечает сама Мария Степановна: «Место работы меня устраивало. В столовой обедали многие полицейские, служащие городской управы, чиновники из других учреждений». Всю полученную информацию она должна была пересылать за линию фронта. Таким способом Мария Степановна сообщала о её допросах в полиции, об окончании строительства моста через реку Еменку на шоссе Ленинград – Киев. Кроме этого ей удалось достать и переслать схему вражеских укреплений Невеля.

Но продолжалось это недолго. В один из дней Марию Степановну задержали, а после допроса перевезли в Витебск, в тюрьму. В дальнейшем её собирались отправить в Германию. Так оно возможно и было бы, если бы не удачный побег из тюрьмы. Добравшись вскоре до деревни Буёво, она попала в отряд Воропаева. Как выяснилось позже, отряд этот был создан всего лишь несколько дней назад на основе 4-й роты отряда Даниила Федотовича Райцева, входившего в состав 1-й Белорусской партизанской бригады М. Ф. Шмырева (Батьки Миная). Основные силы бригады базировались на правом берегу Западной Двины, и только 4-я рота из отряда Райцева действовала на левом, приблизительно в 15-20 километрах от Витебска. С 13 июля 1942 года по 13 ноября 1942 года состояла в отряде Воропаева. Вот так уроженка Псковщины стала участницей партизанского движения на Витебщине.

Источник справки – А. М. Пастернак, Витебск, Белоруссия, ВГУ.

Автор – член Союза писателей и Союза краеведов России Геннадий Синицкий (на основе воспоминаний Марии Степановны Козловой (Журавлевой).