О журналистике, мухе и Моргенштерне: ПАИ-live с телеведущим Сергеем Майоровым
ПАИ-live с телеведущим Сергеем Майоровым.
Журналисты ассорти
– Начну с больших вопросов. Что сейчас больше имеет значение – бренд журналиста или бренд конкретного СМИ?
– Думаю, что и то и другое. Не вижу разницы. Журналист, скажем, в социальных сетях – это и есть СМИ, но при этом журналист может не быть индивидуальным предпринимателем, но может быть частью большого канала. Я думаю, что большой информационный канал создают журналисты.
Они бывают разные: кто-то может работать только на себя, а кто-то может работать на большое средство массовой информации. В любом случае, есть такой прием в сторителлинге: вот коробка конфет ассорти, она цельная, но каждая конфетка автономна. Вы можете подарить целиком коробку (это как канал), а можете вытащить оттуда одну или две конфетки и пить с ними чай или кофе. И у каждой конфетки свой собственный неповторимый вкус.
Это как теория относительности, как египетские пирамиды или как русские матрешки, которые на самом деле идут из глубоко доисторических времен: вот маленькая, большая, большая-большая, открываешь – а там что-то, открываешь – а там что-то. Поэтому все очень относительно.
Все начинается с журналистов. Журналист – это качественная, на мой взгляд, конфетка. Эта конфетка может находиться в коробке, коробка может находиться среди других коробок в ящике, ящики могут находиться в вагоне, а в конце концов кто-то их производит на фабрике конфет. А вы никогда не замечали, что в стеклянной банке с горошком горошины разного размера?
– Замечал, но иногда это связано с тем, что стекло искажает перспективу.
– Неважно. Хорошо, а в самом стручке гороха?
– Разные. Те, что с краю, поменьше.
– А стручок висит где? На кусте, да? А куст – в поле. В общем, все очень относительно.
– Я этот вопрос почему задал? Потому что появилось много самостоятельных проектов, как минимум в YouTube, когда один журналист – или не журналист – самостоятельно делает продукт без поддержки СМИ. За ним, понятно, есть команда, но он один, он сам себе бренд. И таких людей становится все больше. Иногда они приходят с крупных телеканалов, имея за плечами какой-то бэкграунд, а иногда начинают с нуля. Поэтому я и спросил, что сейчас важнее – бренд человека или бренд медиа. Равнозначная история.
Муха бьется о стекло
– Говорят, что клиповое мышление – враг современной журналистики, потому что современные потребители якобы не в состоянии переварить крупные форматы. На ваш взгляд, так это или нет?
– На самом деле, как доказывают психологи, в частности психологи, занимающиеся телевидением, причина в поиске своей аудитории. Очень важно понимать, для кого конкретно ты работаешь. У каждого свои вкусы. Кто-то любит красиво, классически снятый фильм «Титаник» с Кэмероном, кто-то любит шедевры советского кино «Судьба человека» или «Девять дней одного года», где картинка плавная, вдумчивая, философская.
Кстати, обратите внимание на тенденции американского кино. Фильм «Три билборда на границе Эббинга, Миссури»: посмотрите, сколько длится план, когда муха бьется о стекло. Полторы минуты! И этот фильм собрал огромное количество «Оскаров». Обратите внимание на то, какие фильмы сейчас получают «Оскар»: «Паразиты», «Земля кочевников» и т. д. Это кино совсем не клипового мышления, это, скорее, кино авторское, четкое бьющее в свою думающую аудиторию.
Клиповое мышление хорошо для поколения TikTok, но даже если посмотрите на клиповую эстетику многих музыкантов, клип, снятый одним планом, максимально сдержанный, набирает огромное количество просмотров. Мне кажется, что любым способом монтажа люди хотят диалога, зрители, потребители. Поэтому попадание в свою аудиторию и определяет способы подачи материала: для кого-то клиповый, а кому-то хочется уже вдумчивой картинки. Фильмы, которые снимают фирмачи, Би-би-си, National Geographic и т. д., посмотрите! Я видел один раз, как в Башкирии снимали фильм о башкирском меде. Би-би-си! Они соорудили конструкцию вокруг дерева и снимали неделю с огромным количеством камер, как пчела, залетая в дупло, занимается процессом медообразования.
– Могут себе позволить как минимум соорудить такую конструкцию.
– Для кого этот фильм делается? Он стоит много миллионов долларов. Для кого? Значит, есть потребитель. Поэтому, наверно, для каждого потребителя свой стиль изложения.
Попсовый Моцарт и ранний Моргенштерн
– Нет у вас впечатления, что современные режиссеры, которые снимают современные фильмы, как раз увлекаются клиповым мышлением? В этих фильмах много мельтешения.
– Недоучки. Вы знаете, есть такая удивительная женщина (я с ней знаком, чему дико рад) – Дина Константиновна Кирнарская, доктор наук, причем и искусствоведческих, и психологических. Она проректор по научной работе Академии имени Гнесиных. Она, на мой взгляд, великий просветитель. Она недавно общалась со мной, мы сделали материал для своей программы, в частности, о том, что происходит, почему так популярны Бузова, Лобода или тот же Моргенштерн. И она объясняет на истории музыки, что происходит с сознанием аудитории. Вот она считает, что сейчас время античности, но период эпохи Возрождения обязательно повторится.
Смысл ее некоторых лекций, в частности о культуре, что да, сейчас поколение слушает Моргенштерна. Хорошо это или плохо? Непонятно. Вопрос, куда уйдет Моргенштерн, что поймет его аудитория и, главное, к чему она придет. Почему? Потому что из ничего ничто не рождается, все циклично. Эпоха Возрождения обязательно произойдет. И она уже видит некие тенденции: спрос на научно-популярное кино, на образовательные лекции.
Посмотрите, какое количество образовательных кластеров, посмотрите, какое количество молодежи идут слушать лекции, идут на всевозможные семинары, в арт-пространства. Посмотрите, какое количество документальных проектов выходит на большой экран в сетях кинотеатров. Посмотрите, какое количество различных умных книг. Я, например, часто бываю в сети магазинов и вижу, что происходит с молодежью: они покупают книжки. Вижу, как молодежь сидит в парках и читает. Значит, не все так бессмысленно. Думаю, что это процесс развития общества.
Говоря об этих режиссерах, которые, простите, из г*** котлету делают (так все намешают, и непонятно, что же все-таки в котлете), народ становится избирательным. Сейчас происходит довольно любопытная тенденция, когда из общества потребления мы переходим к качественному обывательскому процессу. Нам хочется иметь книги, мы хотим ходить в кино, на выставки. Посмотрите, какое количество выставок везде – и в Пскове, и в Петербурге, и в Москве. Обратите внимание на то, что происходит в вашем академическом театре имени Пушкина: есть арт-пространство, есть образовательные лекции, показы фильмов, экскурсии, т. е. театр становится больше чем театром даже здесь, в Пскове. Обратите внимание на то, что происходит с людьми: народ уже не очень хочет есть фастфуд, он предпочитает съесть кусок мяса, стейк с каким-нибудь огурцом и получить от этого удовольствие, нежели картошкой до изжоги наесться.
Поэтому и режиссеры, которые напичкали нас этим винегретом, все-таки начинают искать особый стиль изложения своих мыслей. Отсюда и невероятный подъем авторского кино, что мы видим и в России, и во всем мире.
– Не удивлюсь, если через какое-то время будем обсуждать творчество раннего и позднего Моргенштерна.
– Понимаете, кому-то Моцарт, когда он появился, казался чем-то чудовищным.
– Попсой.
– Я не говорю о том, что спустя 30-50 лет будут серьезно относиться к творчеству Моргенштерна. Но то, что эта субкультура повлияла на формирование сознания людей – это факт. Вопрос – куда это пойдет дальше и как они, их дети будут оценивать это. Но это иллюстрация времени: такое время.
– Интересно, кто из них останется на слуху, в памяти поколений через 30-40 лет?
– А вот это очень интересно! Вы знаете, меня немного бесит, прямо до приступа: когда общаешься со студентами и начинаешь им рассказывать истории, которые происходили с кем-то из великих, они моргают глазами и не очень понимают, о чем идет речь. Страшно, но современное поколение уже не может идентифицировать Олега Басилашвили или Людмилу Гурченко.
– Но они не в контексте той исторической эпохи.
– Они просто не понимают, о чем это, понимаете? Тем не менее мое поколение знало, кто такие Марика Рёкк, Марлен Дитрих, Эйзенштейн и Александров. Вопрос в образовании. И поэтому сейчас невероятный запрос на качественное образование и на тех педагогов, кто способен его нести.
Больше историй
– Раз заговорили о педагогах, в целом как оцениваете профессиональное образование в сфере журналистики?
– Катастрофически.
– Да, от главных редакторов слышал о том, что они возьмут к себе в коллектив кого угодно, но только не выпускника журфака.
– Это правда. Я некоторое время работал на журфаке в Московском государственном университете (был у меня такой трехлетний опыт), и я понял, что это катастрофа. Дело в том, что сегодня на конференции много говорили о контенте. А вот производство этого контента и должно стать обязательной частью образовательного цикла.
Вы знаете, как мы учились в театральном институте? Первый год мы наблюдаем, делаем этюды, подражаем кому-то, а потом встаем на ножки, разминая себя, и начинаем что-то производить. Вот у журналистики и актерского мастерства есть очень много общего: их можно накачать в течение года-полутора фундаментальными знаниями, а дальше – все, встали на ножки и пошли в поля.
Очень важно, чтобы сами университеты в качестве образовательных циклов производили собственный контент. Ведь в театральном институте есть мастер, который учит курс. И я знаю некий секрет. Когда великий актер, став педагогом, набирает себе курс в институт, он, по сути, набирает себе труппу в тот спектакль, который будет ставить на выпуске. Мне кажется, что и в университетах должны быть на журфаках мастера курса, они должны отбирать себе людей, обучать их, как теорию перевести на практику.
Люди ведь, выходя из университетов, не понимают, в чем разница стилей Би-би-си и CNN. А ведь история CNN – это радио, а Би-би-си – это картинка. У Би-би-си вначале собирают видеоряд, а потом начинают комментировать, а на CNN важны звук, слово, фраза, а потом уже идет перекрытие картинки. Иногда перекрытие бывает ассоциативным – почему? Потому что слово первично, это доказывают психологи: вы слышите – только потом начинаете на что-то обращать внимание. Отсюда важно фоновое смотрение.
Выпускники работать со словом и понимать, как это слово перекрывает картинка, не умеют. Они не понимают, как можно клеить историю, они даже не понимают, как создается новость. Мы во многом благодаря современному уровню журналистики проигрываем в информационных войнах. И это катастрофа.
На Западе учат приему human touch (соприкосновение с человеком): надо пропустить через себя, вовлечься в вопрос. А у нас любой репортаж начинается со слов «сегодня там-то то-то». Например, «сегодня в Пскове прорвало трубу на улице такой-то». Кому это интересно, даже в пределах одного Пскова? Жителям конкретного района. А ведь есть же жители других районов – как сделать так, чтобы они прочувствовали трагедию, которая произошла на улицах конкретного города, когда прорвалась труба?
– Покажите историю человека, которого коснулась эта история.
– Который не смог накормить детей горячим завтраком, кашей, потому что из-за прорыва воды отключили всю электроэнергию. Расскажите, как сегодня маленький Витя не смог пойти в детский сад, потому что из-за прорыва трубы горячей дом оцепили и жители не смогли его покинуть.
К сожалению, неспособность мыслить – это отчасти проблема школы. В школах уже мало существует изложений, да и просто перестают общаться с учителем. Вот это можно исправить на журфаках университетов.
Хорошо забытое старое
– Это еще и проблема преподавателей? Те, кто преподает на журфаках, зачастую приходят туда не потому, что они хорошие журналисты, а потому, что в профессии их не приемлют?
– Многие из тех, кто преподает на журфаках, как правило, не имеют никаких практических навыков. Но теория тоже важна. Однако на курсе должен быть свой мастер, и дипломом должна стать конкретная работа: программа, которая создается в конкретном университете, состоящая из новостей, со способностью тех же репортеров, уже выпускников вузов, работать в кадре, читать новости. Это должен быть документальный фильм. Это должна быть стенгазета, выпуск газеты, журнала.
– Телеграм-канала, наконец.
– Телеграм-канала. Все зависит от того, кто на что готов. А вообще в идеале нужно, чтобы на этом курсе 30-40 человек сделали фильм, образовательную, развлекательную программу, блок новостей, телеграм-канал или, условно, выпустили книгу и журнал.
Важно понимать, что все циклично. То, что мы сейчас себе придумываем, было когда-то до нас. И авторская журналистика была до нас: Ираклий Андроников, Глеб Скороходов, Виталий Вульф, Владимир Кириллович Молчанов, программа «Взгляд», Влад Листьев и далее. Когда говорят о невероятном успехе Дудя или других блогеров, хочется сказать: ребята…
– Посмотрите «Серебряный шар» Вульфа.
– Посмотрите, что было до этого, посмотрите, как работал Молчанов с блистательной командой: Денисов, Захаров, Ливанская. Оттуда все это идет. Ничего нового никто не изобрел. Программа Малахова, которую он ведет на канале «Россия», – это же Валентина Михайлова Леонтьева, программа «От всей души». Всевозможные газеты и журналы мы писали школьниками. А потом оказывается, что это «живые журналы» и социальные сети с блогами. Нас учили писать заметки, эти заметки публиковали. Мы в школе делали радиопередачу из заметок. А сейчас это называется подкасты.
– Никто не знал тогда, что это подкасты. Сергей, вы сейчас описали фактически готовый механизм подготовки журналистов.
– Пожалуйста, пусть берут и пользуются.
– Где-то он уже используется в том виде?
– Я не знаю. Я принимал и принимаю участие в образовательных циклах. Знаю, что федеральные каналы тоже на это обратили внимание. В частности, гендиректор, генпродюсер канала «Пятница» Николай Картозия набрал курс в МГУ. На НТВ Тимур Леонидович Вайнштейн, Алексей Владимирович Земский запустили школу НТВ в Московской школе кино. Она просуществовала два года, должно быть какое-то повторение. Выпускников этой школы учили в течение года, им читали лекции, они защищали проекты, причем их наставниками были реальные практики: Сережа Малоземов и те ребята, которые делают с ним программу «Чудо техники», «Еда живая и мертвая», Людмила Алексеевна Бродская, ребята из развлекательных контентов, я читал курс по инфотейнменту и сторителлингу . Поэтому многие защищались со своими дипломами, некоторые программы даже были сняты в виде пилота и в стадии запуска, но, по крайней мере, все выпускники нашли работу в продакшенах – и на канале, и в продакшенах, производящих контент.
Сейчас я работаю уже седьмой год в школе Первого канала, учу телевизионных ведущих. То, о чем сейчас говорят – об эмоциональном интеллекте и воздействии на аудиторию, – все это преподается в школах. Но в университетах на журфаках я ничего подобного не знаю. И первые, кого я не хочу брать на работу, – это выпускников Московского университета, факультета журналистики.
– В общем, спасение журналистики – дело рук самих журналистов.
– Конечно. Я сейчас объяснял пример, что такое ведущий. Ведущий – это человек, который ведет. И всем привожу один пример. Мы же потеряли способность быть наблюдателями. Когда прилетает огромный самолет в большой аэропорт, как ему двигаться? Диспетчер может бросить взгляд не в ту сторону. Но появляется перед самолетом маленькая либо желтая, либо зеленая машинка с мигалкой, и на ней написано: follow me (следуй за мной). И она эту огромную махину ведет парковаться. Вот этот принцип должен быть и в журналистике.
Да, когда мы учимся в театральном институте, как я, у нас есть мастер, и мы идем за ним, мы у него учимся. В журналистике огромное количество достойнейших людей и были, и есть. Надо учиться у них. Причем это должны быть люди, которые реально что-то делали, т. е. это люди как минимум узнаваемые. Мне кажется, это тот же принцип обучения, что и в театральных институтах, потому что теория – это хорошо, но они должны выходить профессионалами, практиками. И вот эта связь между теорией и практикой сейчас катастрофически отсутствует, но есть тенденция к тому, что все-таки что-то может произойти. Надеюсь, что Наталье Анатольевне удастся это осуществить и в Псковском университете.
Время – назад!
– Я тоже на это надеюсь. Сергей, почему, на ваш взгляд, большому количеству зрителей до сих пор интересны истории людей, мест, протяженные продукты, где, как вы сказали, муха полторы минуты бьется в стекло?
– Как бы странно ни прозвучало, но это все шоу-бизнес, как говорил Билли Флинт в мюзикле «Чикаго»: новости, контент в YouTube, телевизионные программы. Раньше в программе «Время» это не было шоу-бизнесом: ты читаешь новость, а за тобой картинка с буквой В. Анна Николаевна Шатилова в красно-белом одеянии читает новости или Игорь Леонидович Кириллов. А сейчас ведущие встают, ходят, у них компьютерная графика, они что-то показывают руками, перед ними в год Тигра проходит тигр, они могут создавать визуальные эффекты. Это способ воздействия на аудиторию, чтобы аудитории было интересно.
А для того чтобы аудитории было интересно, аудитория хочет чувствовать, сочувствовать, переживать, она эмоционально вовлечена, поэтому истории сторителлинг – это вообще и сегодняшнее, и вчерашнее, и будущее журналистики. Любую историю, любой сюжет, любую новость нужно подавать как историю, и мне кажется, что по-другому просто ничего быть не может. Вопрос – как ее подавать. А это уже мастерство журналиста.
Знаете, меня впечатлил эксперимент моего товарища Виктора Алексеевича Шалая: он директор Музея истории Дальнего Востока в городе Владивостоке, который совсем недавно стал федеральным. Ему достался в наследство филиал этого музея в одном из приморских городов, где родился советский писатель Фадеев, автор «Молодой гвардии». История Фадеева понятна, да? Человек, который был абсолютным приспешником сталинского режима, в конце своей жизни просто застрелился, написав знаменитое покаянное письмо. Как сделать так, чтобы людям это было интересно, чтобы люди это прочувствовали? И они придумали совершенно гениальный ход.
У них музей в виде круговой диорамы. Ты заходишь туда, надеваешь наушники, начало композиции – и вдруг в наушниках раздается выстрел. Ты вздрагиваешь. С этого выстрела и с чтения покаянного письма Фадеева они начинают отматывать историю назад и приходят к той точке, когда маленький Саша, живя у деда в уссурийской тайге, спасал тигров, животных из капканов, боролся с браконьерами, как он любил природу. Ты как бы проматываешь пленку назад (у Станиславского это называется «пленка внутренних воспоминаний»), к той точке, когда человек родился хорошим, с того момента, в кого он превратился. Глубокий процесс осмысления происходящего.
Здесь вопрос, как эту историю подавать. Можно начать с того, что мальчик Витя сегодня не съел свою горячую кашу, потому что у коммунальщиков прорвало трубу. Это история. И тогда коммунальщикам будет очень несладко.
– Но если мальчик Витя вырастет в большого дядю, эта история с трубой вполне может наложить определенный отпечаток как минимум на его отношения с коммунальщиками.
– Вы знаете, как минимум история мальчика Вити, который не съел утром горячую кашу из-за того, что коммунальщики недосмотрели, может вызвать эмоциональный резонанс у аудитории. Люди будут сочувствовать мальчику Вите, им будет жалко, они, может быть, чуть внимательнее отнесутся к тому, что происходит в их дворе с коммунальной службой.
– Когда вы говорили о Фадееве, о времени наоборот, я подумал, что это еще одна возможность и способ вернуть человека к собственной жизни, к тому, какими хорошими мы все были детьми и во что превратились сейчас. Такая рефлексия.
– Да. Я своим студентам, когда они приходят на первый курс (это будущие телевизионные ведущие, обозреватели), говорю: что такое актерское мастерство? Актера научить актерскому мастерству невозможно. Это, знаете, хороший пилинг вместе с педикюром, когда ты просто снимаешь с себя несколько кож. Каждая приличная женщина, уезжая на море, всегда сделает педикюр и пилинг. Почему? Загар лучше ложится, а когда наступаешь на воду и на песок, ощущения совершенно другие. Мы обрастаем толстой кожей, «натоптышами» и совершенно теряем свою способность чувствовать, воспринимать.
И это большая проблема многих региональщиков, потому что, живя в своем мире, люди перестают чувствовать и видеть изменения, которые происходят. И вот задача журналистики – каждый день встряхивать сознание и говорить: «Посмотри, что у нас! Ну посмотри, как это интересно!» Если бить в одну стену, то трещина пойдет и в сознании все-таки изменится.
Образцовый турист
– Вы в Пскове в первый раз?
– Нет, в седьмой. А все началось с пандемии. В 2020 году, когда все было закрыто, никуда было невозможно поехать, я сидел в тоске и депрессии, и у нас был диалог с моим шеф-редактором, известным журналистом Денисом Морозовым: мы говорили о том, что потеряли возможность ездить в Италию, в Испанию, в Грецию... Я говорю: «Слушай, но ведь американцы же вообще самая непутешествующая нация на свете, они же мало куда ездят, у многих даже такой необходимости нет, потому что горы в Монтане, океаны – куда хочешь, туда и езжай. У нас такая страна, мы мало где были. Знаешь, я решил, что все-таки поеду по стране». Он говорит: «Смешно». Я говорю: «У меня есть пять городов, в которых я никогда не был, но хочу побывать». Это были города Тобольск, Красноярск, Нальчик, Владикавказ и Псков.
– Псков оказался ближе всего?
– Не в этом дело. Это случай. Мы завернули бумажки, я вытащил, и у меня оказался Псков. Мне стыдно: зная столько о Пскове, я никогда не был в этом городе. И приехав в Псков, я тут проторчал неделю. Я не ожидал.
– Но вы приезжали с частным визитом, я правильно понял?
– Сам взял гостиницу, билет. И после этого приезжал очень много раз. Мне нравится быть неопознанным. Хотя когда я на теплоходике катался по Великой и в социальную сеть делал какие-то селфи, люди потом говорили: «Ой как здорово! Мы вас видели в Пскове». Скрыться не удалось. Но я настолько влюбился, мне так понравились некоторые ресторанчики, кафе, бары, я гулял по Крому, поехал на «Ласточке» в Печоры, на маленьком пазике от вокзала добирался до города, гулял по Печорам.
– Образцовый турист.
– Гулял по Печорам, поехал в Изборск. Мне этого показалось мало – я наметил себе план на следующие поездки, через полгода вернулся, поехал в Пушкиногорье, в Остров. Думаю: да боже мой, сколько же всего! Ходил в театр. Я знаю Дмитрия Дмитриевича Месхиева уже много лет. Он был когда-то героем моей программы «Истории в деталях». Я не звонил, не просил билеты, сам пошел купил за 500 рублей, посмотрел два спектакля, удивился, насколько все чисто, аккуратно, подумал: ущипни меня. И стал «послом Пскова» в социальных сетях.
Я написал очень много постов о Пскове, о том, как меня тут все впечатлило, о том, что город, который столько раз был захвачен и столько всего претерпел, все-таки сохранил свою уникальность и аутентичность. Мне этого показалось мало – я поехал на Залита, на остров Белов, жил на Белове два дня, общался с покойным ныне настоятелем монастыря и понял, что это абсолютный дзен, удивительные места силы. В общем, был много-много раз в Пскове.
И когда у «Национальных приоритетов», в частности у Софии Малявиной, директора этой организации, и Тимура Вайнштейна, продюсера НТВ, возникла история создания образовательного проекта о вузах, то нам же никто ничего не диктовал: снимите это, снимите то. Наоборот, выбирайте, разрабатывайте. Я говорю: «Слушайте, я хочу в Псков, в Красноярск, туда, туда». И Псков попал в первый пул 20 вузов, о которых мы снимали документальные фильмы. И они прошли с очень хорошими результатами.
Опять же, разница, да? Все говорят: у нас столько просмотров в YouTube. А у телека сиюминутная фиксация, сколько людей его смотрит. Вот Псков был одним из самых «смотрибельных» фильмов: он в моменте, как сейчас говорят, показал примерно миллион 300 просмотров. В моменте! И это было очень круто, мы очень гордимся этим результатом.
– Ожидали такого результата?
– Нет, не ожидал. Я думал, что будет востребовано что-то более весомое типа Калининграда, Ростова-на-Дону, Казани, Самары. А тут – Петербург (ИТМО), Томский университет и Псковский университет. Это было, конечно, феноменально, и мы этому рады.
Так вся команда влюбилась в Псковский университет, и ведущие влюбились, Антон Хабаров. Мы нашли чудесного парня Никиту Фомичева, десятиклассника из Писковской школы: совершенно потрясающий парень, и мне писали его учителя, что он начал читать, покупать книги, его в автобусе с книгами видят, он стал заметной персоной, хочет поступать сюда. И для нас это очень круто, потому что наши юные соведущие, как правило, ребята с мест.
Но мне этого показалось мало, и когда мы находились в Пскове и снимали «Мои университеты», я решил сделать большую историю об академическом театре драмы имени Пушкина и Дмитрии Дмитриевиче Месхиеве, и мы сняли эту историю – 2 апреля она будет в эфире.
– Здорово! Будут еще какие-то продукты про Псков и не про Псков в ближайшее время?
– Знаете, у нас не принято загадывать. У меня есть пара идей, пара мыслей, так что истории в Пскове не закончатся. Но конкретно что – пока воздержусь. Из профессионального суеверия.
– Вот это прекрасная точка в нашем разговоре с Сергеем. По секрету: мы два раза пытались закончить наш разговор, и Сергей настоял на том, чтоб точка была именно в этом моменте. Сергей, спасибо большое!
– Да, спасибо вам! Успехов!
